окопе на двоих. И клепали кнопки. В первый же день к нам подсадили подставного. Это был молоденький парень в клевых джинсах, заправленных в них рубахой и цепочкой на запястье. Так было модно.
− Я, пацаны, - сказал он, - зашиб за два месяца работы знаете сколько?
− Сколько? - спросил я.
− Сколько в среднем за час? - спросил брат.
− На два костюма, доску для скейта, четыре посиделки в ресторане с подружкой, часы «Сейко», и два ящика баночного пива! - сказал он.
− Охуеть, - сказали мы.
− Часы «Сейко»! - сказал брат.
− Два ящика баночного пива! - сказал я.
− Вот видите! - сказал он.
Мы заработали энергичнее. Он на следующий же день куда-то пропал. Само собой, этот пиздюк и дня не проработал, а подсадили его к нам, чтобы подстегнуть в работе. Пальцы-то у него были целые. Ах, я не говорил?
Ну, помимо того, что работы эта была очень простая, она была еще и крайне травматична. Когда я сказал, что мы с братом были в самом глубоком тылу в войне с покупателями, то солгал. Мы были примерно в центре. Еще глубже в тылу были какие-то китайские пиздоболы, которые делали эти самые кнопки для этих самых ебанных костюмов. Само собой, кнопки были все в разнобой. Двух под размер не найти. Поэтому их приходилось — чтобы не раскрошить прессом, - сначала подгонять пальцами. Кнопки подгонялись сложно. Пальцы кровоточили. Держать расходящиеся половинки на куске такани приходилось очень крепко, даже в момент нажатия пресса. Случалось, пресс срывал кусочек кожи. Ну и так далее. В результате нас попросили одевать на руки целофановые кульки. Ну, чтобы кровью не пачкать ткань, а то продавцы — ребята на передовой, - уже заебались объяснять, что это расцветка такая.
В подвале, конечно, не было вентиляции. К обеду мы уже задыхались, и раздевались по пояс. К вечеру работали в шортах. Все было добровольным, но нормы как-то странно сдвигались в сторону увеличения. Поэтому рабочий день длился по двенадцать часов. Ебанные коммунисты с их пиздежом про детский труд шли на хуй. Каждый день к обеду я, как самый малодушный в семье, говорил брату:
− Все, уебываем, хватит с меня этой хуйни.
− Еще немного, - говорил брат терпеливо.
− Блядь, нет сил больше, - говорил я.
− Компьютер, - напоминал брат, - подводное ружье.
− Хуй с ними, - говорил я.
− Еда, - напоминал он.
Приходилось оставаться. К обеду заходил родственник-олигарх, и рассказывал пару анекдотов про ОБХСС и КГБ. Он находил их — анекдоты, а не организации, - очень смешными. Называл нас своими «племяшами» - только много лет спустя я понял, что он имел в виду, а тогда думал, что это какое-то неебаться нежное молдавское слово, - и трепал по головам. Говорил, что мог бы дать нам денег просто так, - ведь мы его любимые родственники, - но безделье и легкие деньги развращают! Это верно, соглашась мы, и он уебывал.
Один раз он пришел в жопу пьяным, и долго рассуждал о том, как много пьют русские.
− Мы, молдаване, пьем стаканчик вина и танцуем, - сказал он, - а эти ублюдки жрут водку, а потом рыгают.
Само собой, прозвучало это не так.
− Мэээыээээ пэыыыэ стаэээыыгээээ вээиииааа иэээ таэээнцээээм, - сказал он, - а эээ убуэээии жууууэээт вооооуэээ а паааааом рыыыыы, буэээ!
Потом его вырвало на костюмы, лежавшие горой в углу, и он уснул. Конечно, стирать мы ничего не стали. Просто просушили ткань, и наклепали на нее пуговицы. Ее потом продали, как «костюмы британских войск, украденные со скалада, поэтому и разводы, это для Бури в Пустыне, вы че, не понимаете ничего?!».
Еще он попросил меня позаниматься с его младшей дочкой английским. Даром.
− Ты же у нас читающий интеллигент, малыш - сказал он, сверкнув глазами.
Много позже я понял, что это была ненависть.
ххх
Через три недели этого ада мы, двое крепких парней — спортсменов, превратились в какое-то подобие развалин. У нас были синяки под глазами, мы не могли разогнуться, в боку что-то кололо, руки дрожали, а в глазах троилось. Нехуевые выдались каникулы.
− Нехуевые у нас каникулы, - сказал я брату.
− Но я, кажется, пас, - сказал я.
− Еще неделя всего, - сказал брат.
− Сколько мы там заработали? - спросил я его.
− На все почти, что собирались купить, - ответил брат.
− Ладно, - сказал я, - еще неделя, и все.
Мы встали, кое как оделись, и поехали на работу. Было шесть утра. Июнь. Контролерша смотрела на нас, как на припиздков. Да мы ими, наверное, и были. Мы приехали, зашли в подвальчик, и сели клепать кнопки.
Кровь из пальцев начала сочиться к девяти утра.
Потекла к десяти. Куски кожи посыпались к обеду.
Кости пальцев показались к трем часам дня. Спину заломило к пяти.
Закончили мы к десяти вечера, потому что нам снова увеличили выработку. При этом наш босс умудрялся каждый раз сказать нам об этом так, что виноватыми себя чувствовали себя почему-то мы. В десять мы, не разогнувшись, поехали домой, и в одиннадцать бросились на матрацы — мебели у нас никакой не было — чтобы тревожно поспать до пяти утра. И снова работать. Судя по всему, думал я, на хуй пошли не только ебанные коммунисты, их ГОСТы и ОБХСС.
Весь ебанный мир шел на хуй.
ххх
К концу месяца мы получили рассчет.
По два доллара на каждого.
− Что это? - спросил я.
− Деньги, - смущаясь, ответил босс.
− Вот ЭТО деньги? - спросил я.
− Ты что, охуел? - спросил всегда вежливый брат.
− Свирепые - неодобрительно сказал он, и добавил , - в отца...
Отец был русский, это его пугало и смущало. Отца он побаивался. Но отец был далеко. Барахтался где-то в снегу между Колымой и Восточным Уренгоем, или как там эти дыры зовутся.
− Пиздец тебе, - сказал я.
Ему было лет сорок, а нам по тринадцать, но это ничего не значило. Работенка на пуговках нас обессилела, но он был жирный тюфяк и пиздобол, а мы — два крепких спортсмена. К тому же брат, любивший некоторые эффекты, взялся за столик. Босс понял, что нужно что-то делать.
− Ну, ребята, - смущаясь, сказал он, - давайте все посчитаем...
Мы сели с ним на диван, взяли по чашечке кофе, он достал калькулятор, какую-то бумажку, ручку, и начал шаманить. Мы слышали слова «отрез, партия, поштучно, калькуляция, налоги, фактчекинг, ОБХСС» и еще много чего. Ручка мелькала. Бумажка мельтешила. Часы делились на деньги, умножались на километры. Подсчеты вводили в транс. Получалось, что мы еще неплохо заработали, ведь мы вполне могли остаться ему должны! Разумеется, он нас наебывал.
Но тогда, - когда вся страна смотрела передачу «Час фермера» с ведущей Максимовой и истово верила, что можно стать миллионером, сколотив клетку для кроликов и разводя их в ванной, или начав с будки с пирожками, - о, тогда все мы истово верили в Рыночные Отношения.
Правда, по ним получалась какая-то хуйня.
− Блядь, - сказал я в затруднении. - Получается какая-то хуйня.
− А вы как думаете, - сказал он, приобняв нас за плечи.
− Рынок только в стадии