становления, - сказал он.
− Но я вас премирую, чтобы вы не думали, что вас наебывают, детки, - сказал он.
− Хотя мы вас не наебываем, - сказал он почему-то «мы», хотя был один.
− Пошли, - сказал он.
Мы пошли за ним по лабиринту цехов и наткнулись на тот, где делали носки. Это было ужасно. Чан с чем-то дымящимся, кипяток, пар. В дыму мы еле нашли двух каких-то долбоебов лет одиннадцати.
− Внучатые племяши сводной сестры, - приобняв салаг за плечи, сказал босс.
− Любимые! - сказал он.
Я подумал, что примерно то же самое он говорил о нас, когда забредал с кем-то в наш цех, но промолчал. Ребята выглядели ОЧЕНЬ хуево. А у того, что поменьше, левая рука была забинтована. Он поймал взгляд и сказал:
− Кипяток.
− Ерунда, братик попысает и все пройдет! - ласково сказал босс.
− Нас так бабуля лечила, - сказал он ласково.
Схватил из угла пачку носков, и стремительно вынес нас и их из помещения.
− Это вам! - сказал он торжественно.
− Ну а сейчас пока, - сказал он.
− Не опоздайте завтра на работу, - сказал он на прощание.
− Норма-то увеличилась, - грустно добавил он.
Домой мы ехали молча. Я поймал вопросительный взгляд брата.
− Ладно, - сказал я, - хуй с ним, с ружьем, да и очки мне не очень нужны.
− Но нужен же тебе компьютер, - сказал я.
− Хуй с ним, с компьютером, - сказал брат. - Но нужно же тебе ружье.
− И все же, - сказал я, - почему БЛЯДЬ так мало?
− Наверное, плохо работали, - сказал брат.
Я глянул на наши пальцы и покачал головой.
На следующий день мы вышли на работу.
Мы были очень упрямы.
ххх
Вопреки нашим ожиданиям, легче работать не стало.
Ну, знаете, все эти пословицы и поговорки про то, что сначала работа гнет спину тебе, а потом ты гнешь спину работе. Все это хуйня. И тело не привыкало. Спина болела еще больше, пальцы кровоточили еще больше, в глазах плясало ЕЩЕ больше. С выработкой происходила полная хуйня. Чем больше ты работал, тем меньше зарабатывал. Нормы увеличивались, станки ломались — за них, конечно же, вычитали — кнопки разлетались, покупатели проклинали, мир дрожал. Но босс был доволен. Зато ебанные коммунисты и их ебанный СССР, где запрещали работать детям, пошли на хуй.
Через несколько дней к нам зашел наш босс, - продававший нам свои сраные протухшие обеды по цене ресторанных, о чем мы узнали только в день рассчета, - и как раз занес поесть. Мы стали обедать прямо на горах кнопок и ткани. Не было сил выйти на улицу.
− Любчики, - сказал он, - как насчет того, чтобы еще и гладить костюмы?
− Ой вей, - сказал я, - а шо такое? Гладильщик помер?
Он состроил обиженную гримасу. Одна из отличительных его черт была в мимикрии под еврея. Причем еврея карикатурного. Он сыпал словечками «шо, я имею сказать за, ой вей, таки да, любчики, Моня, за одессу», одевался, как карикатурный еврей с гитлеровского плаката, пиздел про свою любовь к фаршированной рыбе, и «уважал Израиль». Самое удивительное же состояло в том, что в нем не было ни капли еврейской крови.
То есть, блядь, он не был евреем.
У нас работал один парень, погибавший у него на юбках, - их красили в чанах в подвале краской для пасхальных яиц, работа была адская, - который был Действительно еврей. Как-то я вышел из цеха и пошел к нему. Еврей-красильщик сидел у чана с какой-то бурой хуйней и грустно глядел, как она булькает.
− Какого хуя он себя так ведет? - спросил я еврея.
− Кто? - спросил он.
− Наш босс, - сказал я. - Он что, еврей?
− Откуда мне знать? - сказал он. - Ты его родственник.
− У нас блядь ни одного еврея нет в семье, - сказал я, - иначе все бы уже давно съебались в Израиль.
− Вся блядь моя семья, - сказал я. - Они И ТАК ушлее и хитрее всего мира. Если бы блядь они еще и евреи были, это же был бы полный пиздец всему миру.
− Ясно, - сказал он.
− Настоящие евреи что, все так себя ведут? - спросил я его.
− Как? - спросил он.
− Ой, вей, фаршмак, тырыпыры, Моня-шмоня, я имею сказать за то шо, - перечислили я.
− Нет, конечно, - засмеялся он.
− Он меня уже заебал этими карикатурными заскоками под Бабеля, - сказал я.
− Под кого? - спросил еврей-красильщик.
− Бабеля, - сказал я.
− Что за хуй? - спросил красильщик.
− Писатель, еврей, - сказал я.
− Я не читаю книг, некогда, - сказал он, и продолжил месить одежды в чане, как большой грустный носатый енот.
Говорю же, это был нормальный парень. Потом он, кстати, чудом вырвался и уехал. Я от всей души надеюсь, что его не прихлопнули эти припизднутые сирийцы, или с кем они там постоянно воюют. Хотя надежды мало. Хорошие парни всегда попадают под самую раздачу. Я похлопал его по плечу, и вернулся в свой цех. Само собой, мы взяли на себя и глажку одежды. От этого в цеху повис пар, и мы перекрикивались друг с другом, как ебанные альпинисты-спасатели в тумане где-то в Альпах.
− Работа у вас загляденье, - сказал босс, - и работа и паровая баня.
Он не шутил.
К исходу второго месяца мы получили рассчет. По десять долларов. В свой единственный выходной в то лето я поехал на рынок, и купил на все деньги портфель. Когда приехал с ним домой, брата не было. Я положил портфель на его матрац и прикрыл наволочкой от подушки. Лег, и и только тогда заметил, что рядом с моим матрацем лежали очки.
Как у Сталлоне в «Кобре».
ххх
− Любчики, - сказал босс, - я имею вам сказать за шкаф.
− Что? - спросил я, не видя его из-за пара.
− Шкаф, - крикнул он. - У вас нет мебели.
− Да, - крикнули мы.
− Мой друг таки Моня с улицы Ботаничсекой-Агрономической едет в Канаду, у него там серьезный автомобильный бизнес, - крикнул он, - и оставил свои шкафы мне, ему-то не нужны, отдал даром, лишь бы вывез.
− Замечательные шкафы, ОХУЕННЫЕ! - сказал он.
− Высший класс, качество супер, - сказал он, - но я отдаю их вам.
− Спасибо! - растрогались мы.
− Берите, лишь бы забрали, - сказал он.
− Блядь, спасибо! - растрогались мы УЖАСНО.
− Они с антресолями, - гордо сказал он.
− Любимые любчики, племяши, - сказал он, обращаясь к какому-то хую с папкой, видимо, из налоговой полиции, - дети двоюродной сестры.
− Работают за деньги? - спросил хуй с папкой.
− Нет, шо вы такое говорите, - сказал босс. - Говорю же, племяши. Помогают по хозяйству.
− Личному, домашнему хозяйству, - сказал он.
− Все для себя, для большой семьи, а не на продажу, - закончил он.
− Ни хуя себе у вас хозяйство, - сказал хуй с папкой.
− Крутимся, - сказал босс.
На следующий день мы поехали к Моне, у которого в Канаде было старенькое такси, и забрали два ужасно старых, калеченных, испещренных сигаретными ожогами шкафа без доброй половины ножек.
И, конечно, антресолей на них не было.
ххх
В конце августа мы пришли за окончательным рассчетом.
− Племяши, - сказал он торжественно,