настроение за мой счет.
− Почему все, кто у меня что-то ПРОСЯТ, говорят со мной потом так, как будто это я попросил? - не дал я ему сделать этого.
− Твои тексты нравятся моей жене, - пошел он на попятную.
− У нее хороший вкус, - сказал я.

Лицо уже горело от солнца. Я пошел в ванную и сунул голову под кран. Вернулся к столу весь в воде, - зато стало чуть легче, - и уселся. Настроение, как всегда, когда звонят местные литераторы, было испорчено. Они явно наводят на меня порчу. Блядь. Все эти придурки только и делают, что завидуют мне, говорят обо мне, и задрачиваются на меня же. Лоринков то, Лоринков се. А я такой же несчастный ублюдок, что и они. Только, в отличие от них, мне духу хватает над этим посмеяться.

Телефон снова зазвонил. Это был Колин. Старый знакомый, с которым мы как-то написали сценарий говенного документального кино, приплели в титры слово «Кустурица», - кажется, Колин нашел цыгана с такой же фамилией, - и продали это Министерству культуры Молдавии за пятьдесят тысяч евро. Тщеславные молдаване... Один из них звонил мне прямо сейчас. Я вздохнул и выключил «Ворд». Открыл порнуху. Ясно было, что работы сегодня не будет.

− Чувачок, - вместо приветствия сказал мне Колин.
− Говори, пожалуйста, по-русски, - попросил я, передернувшись от «чувачка».

Он рассмеялся и спросил:

− По-русски это как? Блядь, на хуй, в жопу?...

ххх

− Пизда мира, значит, - сказал Колин.
− Она самая, - сказал я.
− Ну, а что, - сказал он задумчиво, - чем не гипербола...
− Может, метафора? - предположил я.
− Да какая на хуй разница, - сказал он.

Колин только вчера вернулся из Индии. Просветлялся там с какими-то сумасшедшими мандешками, которые готовы отсосать кому угодно, лишь бы познать тайны эзотерических учений. А по мне так, вся тайна этих йогов сраных — в их грязных ногтях и немытой крайней плоти. Колин выкурил косячок, и спросил:

− Хочешь развлечься?
− Давай, только без блядей, - сказал я.
− Перед женой неудобно, - объяснил я под недоуменным взглядом.
− Верный, как лебедь, - сказал он.
− Да мне просто неловко как-то, - сказал я.
− Ты чересчур тактичен для человека, который пишет, что Молдавия это пизда мира, - с удовольствием напомнил он мне.
− Как мы развлечемся? - спросил я.
− Чем ты занят? - спросил он серьезно.
− Пишу рассказы, - ответил я.
− И как? - спросил он. - Ты в форме?
− В наилучшей, - ответил я просто.
− Это хорошо, - сказал он.
− Это плохо, - сказал я и пояснил, - тяжело опускаться.
− Тебе бы всю жизнь куда-то карабкаться, - сказал он.
− Мазохист долбанный, - сказал он.
− Так как ты меня развлечешь? - спросил я.

Он снисходительно улыбнулся и взял со стола мобильный телефон.

ххх

Девушка в длинной юбке, сидя на столе, читала нараспев.

Полдень, жара, восемнадцать. Четверо сзади, один впереди.
Восемь, четыре, пятнадцать. Ну-ка, подруга, еще потерпи.
Жадное скользкое семя. Хлынуло в зад мне и в рот.
Все, не девчонка теперь я. Замуж никто не возьмет.
Небо глядит терпеливо. Словно со мной говорит.
Сколько их там? Еще девять? Нет, не свобода манит...
Долго еще покряхчу я. Между их скользких телес.
Может, еще разрыдаюсь? Это судьба поэтесс...
Может, так надо, а, мама? Чтобы по хору меня...
Знаешь, теперь я другая! Приму я теперь и коня!
Думаю я, и страдаю. А насильники хором кружат. Чу!
Тело при-поды-маю. Слышу сирены, на помощь спешат?!
Да! Эксадрон полицейских. Едет, хватает их всех.
Быстро на нары сажает. Плачут насильники все.
Их уж в тюрьме ожидают... В жопы их трахнут, во все!!!

Девушка замолчала и все похлопали. Потом стали переговариваться шепотом, потягивая вино из стаканов.

− Блядь, что это? - сказал я.
− Это поэзия, чувачок, - сказал Колин, посмеиваясь.
− И все же? - спросил я, оглядываясь.

Колин привел меня в какой-то блядский поэтический кружок для поэтов среднего возраста. В помещении какого-то лицея сраного. Собралось человек двадцать и все читали друг другу свои стихи. Колин очень своеобразно понял слово «развлечь».

− Что это за херня? - спросил я его.
− Понимаешь, когда ей было четырнадцать, она возвращалась домой после полуночи, - сказал он.
− С дискотеки какой-то, тут ее и подловили у дома парней с десяток, пту-шники, - пояснил Колин.
− Всю ночь трахали, - сказал он.
− В рот, в сраку, в пизду, и в рот, - сказал он.
− Избавь меня от подробностей, - попросил я.
− Ссали на нее, били ее, снимали это на камеру, - с увлечением говорил Колин, извращенец гребанный.
− Заставляли ТАКИЕ вещи вытворять, - сказал он.
− Я сейчас возбужусь, - сказал я, - давай покороче. Чем все закончилось?
− Короче, она изживает, - пояснил Колин.
− Сочиняет стихи и истории про то, как двадцать-тридцать парней поймали телку, и трахают ее, а потом раз, нагряла полиция...
− И? - спросил я.
− И полицейские благородные трахают парней в сраку на глазах бедной девочки, - улыбнулся Колин.
− Что за чушь, - сказал я.
− Менты бы просто отдвинули парней и доебли бы девку, и попробуй она пикнуть потом, - сказал я.
− А парням бы дали срок за изнасилование, и поделом, - сказал я.
− Про это она тоже писала, - сказал Колин, - ну, про то как насильников трахают в тюрьмах.
− Ее данные устарели, - сказал я.
− Насильников в тюрьмах давно уже никто не трогает, - сказал я.
− Это утешительный миф для изнасилованных девочек, - сказал я.

Колин пожал плечами.

− Их поймали? - спросил я.
− Нет, конечно, - сказал Колин.
− Сколько ей сейчас? - спросил я.
− Двадцать пять, - сказал он.
− Блядь, - сказал я.

Я подошел к девушке. Она была ничего, только дерганная. Преподавала в этой же школе после института. Я попросил ее показать мне лицей. Она радостно согласилась, но уже в коридоре, глядя на мое обручальное кольцо, подавила горький вдох, и чуть ссутулилась. Опять меня трахнет женатый, говорил весь ее вид. Я не стал разубеждать. Я еще не был ни в чем уверен. В каком-то классе она села на парту с ногами, обхватив колени. Так садятся все долбанутые провинциальные поэтессы до 60 лет включительно. Они так Кокетничают. Но мне было не до того.

− Послушайте, - сразу приступил я к самому важному.
− Вы себя одиннадцать лет уже трахаете, мочитесь на себя, и снимаете это все на блядскую камеру.
− ХВАТИТ, - сказал я.
− Забудьте все это, - сказал я, довольный собой.
− А по моему, ты хочешь меня выебать, - сказала вдруг она.

И приподняла юбку. Стали видны ее ляжкие. Литые ляжки. Я вдохнул поглубже.

− Послушай, - сказал я, - это тебя калечит.
− Да нет же, ты ЯВНО хочешь меня выебать, - сказала она.
− Не хочу изменять жене, - сказал я.
− Ты уверен, что она не изменяет тебе? - спросила она.
− Никогда нельзя быть уверенным