Бросила плести фенечки, выучилась на переводчика, и стала порядочной девушкой. Она была ужасно независимой и отказывалась от работы, если до нее было «чересчур далеко ехать». Это в городе, который можно пешком за чай пройти, еб твою мать, хотел сказать я ей. Но молчал. Потому что содержала нас она. Меня, как расово неполноценного, уволили из газеты, так что я сидел дома. Готовил есть, да трахал ее каждую ночь, чтобы не сбежала к кому помоложе. Да постоянно говоил ей о том, как хорошо было бы нам куда-нибудь уехать.
Молдаванка Леонида только посмеивалась и говорила, что я драматизирую.
− У этой страны есть будущее! - говорила она.
По мне так, это у нее было возрастное. Когда тебе двадцать, у всего в этом мире долбанном есть будущее. Потом все проходит. Будущее мира исчезает и лопается вместе с пузырями твоей личной надежды. А они лопаются с возрастом — истончаются, как стенки сосудов у старика. Кстати, меня совершенно не беспокоило то, что я нахожусь на содержании у жены. Мне было на это наплевать. Я сидел у себя в доме, доставшемся по наследству от уехавшей в Румынию матери и уехавшего в Россию отца, и глядел, как прекрасный некогда каменный город зарастает сорняками.
И где-то под моими воротами беспокойно ворочался Вася-Обрубок.
ххх
Перебрался он к нам в октябре. О том, что это случится, я знал уже в июле. Но продолжал оцепенело ждать, что же произойдет. Само собой, произошло все так, как и должно было. Наступила осень и похолодало. Чуда не случилось. По утрам на асфальте видны были заморозки, и под моими воротами замерзал человек. Поэтому, когда я пришел к Леониде и спросил, не можем ли мы пустить этого бездомного хотя бы на ночь, в прихожую, она тоже не удивилась. Хотя не очень обрадовалась. Еще бы.
Все бывшие хиппи ужасно жестокие и черствые люди.
Не потому, что они плохие, вовсе нет. Мне просто кажется, что они исчерпывают весь свой запас доброты их сраной в юности. Ну, когда они ездят за отсос по миру на чужих автомобилях, ебутся с поставщиками травки, чтобы сэкономить деньги, и плетут свои сраные грязные никому на хуй не нужные фенечки. Но Леонида, кроме того, что была бывшей хиппи, и поэтессой — да-да! - была еще и моей женой. Так что она разрешила мне пускать Вася-Обрубка в прихожую на ночь. Она ведь, помимо переводов, занималась и семейной психологией.
− Твоя помощь этому несчастному поможет тебе отвлечься от собственной депрессии, - сказала она.
− О кей, - сказал я.
Завалил ее на кровать, она обхватила меня своими длинными крепкими ногами, и я ей вдул. Спустил прямо в нее — она у меня была молодая и продвинутая, всегда заботилась обо всем сама, - и вышел покурить за ворота. А там как раз лежал Васяня.
Тогда-то я с ним в первый раз и поговорил.
− Мы можем пускать вас на ночь, - сказал я ему.
− Ох спасибо добрый человек, - обычной бомжовской скороговоркой затараторил он.
− Право, не за что, - мне в то время доставляло особое удовольствие говорить на правильном русском языке.
ЯКОБЫ правильном, конечно. Том самом, на котором будут разговаривать актеры в кино «АдмиралЪ». Но я про такое тогда даже и не задумывался.
Так Вася-Обрубок перебрался к нам поближе. И уже на пятый день мы установили с ним нечто вроде эмоционального контакта.
− Мил человек, - сказал Вася-Обрубок, - ты энто не поможешь ли?
− К вашим услугам, - сказал я.
− Мне б поссать, - сказал он.
− О, - сказал я.
− Дык, - сказал он.
Мы помолчали.
− Мне б поссать, - повторил он.
− А как вы решали эту проблему раньше? - спросил я.
− Чо, - сказал он.
− Как раньше ссал? - спросил я.
− Под себя, - честно сказал он.
Я подумал. Потом, представляя себя пленным немецким офицером, который чистит подвалы Сталинграда от трупов, надел на руки резиновые перчатки, и поднес под Васяню ведро. А может так надо, думал я.
− Ну, ебтыть, - сказал он.
− Чо, - сказал я.
− Направить бы, - сказал он.
− Блядь, - сказал я.
− А то ж, - обрадовался он более приемлимому в отношениях двух джентельменов тону и выражению.
Пришлось подержать. Минуты через две — Василий волновался и поэтому никак не мог расслабиться, - в ведерко хлынуло. Напрудив не меньше коня, Василий меня поблагодарил и попросил застегнуть ему штаны. Что я и сделал. И впервые увидел Васин хер. Это было нечто феерическое. Огромный и грязный. Что-то было в нем... Что-то угрожающее... Нет, в некотором-то смысле я смотрел спокойно. Меня, как и любого другого мужчину, беспокоила даже теоретическая вероятность склонности к гомосексуализму. Так что я, женившись на психологе, первым делом велел проверить себя на этот счет. Оказалось, я набрал сто из ста. Гетеросексуал — гетеросексуальнее не бывает. Так что взглянуть на его хер я мог спокойно. Но как эстет — беспокоился. Было что-то грозное в этой штуке. Что-то от сомкнутой цепи белогвардейцев было в ней, что-то от неумолимой поступи фаланги... Меня передернуло.
− Ни хера себе хер, - сказал я.
И спрятал Васин хер в штаны, застегнув их.
ххх
Время шло. Город зарастал лианами все больше. Бродячие кошки сожрали всех крыс. Бродячие собаки сожрали всех бродячих кошек. Потом бомжи сожрали всех бродячих собак. А уж пьяных и спящих бомжей пообкусывали вновь расплодившиесмя крысы. Город тонул в нечистотах. Сначала пропало уличное освещение, потом централизованное отопление. Наконец, перестала работать очистная станция и в городе запахло говном. Для нас с Леонидой это никаого значения не имело, потому что у нас И ТАК пахло говном. Из-за Васи-Обрубка, который спал теперь в прихожей не только ночью, но и днем. Как-то Леонида решила даже обсудить это со мной. Это и еще кое что.
− Тебе не кажется, что для писателя ты чересчур мало пишешь? - начала она осторожно.
− Я вообще не пишу, - угрюмо сказал я, очищая для Васи-Обрубка морковку.
− Тебе не кажется, что немного странно для писателя не писать вообще, - поправилась она спокойно.
− Брось, - сказал я, - писатель это тот, кто пишет книги и раздает автографы.
− А я просто сочиняю истории, чтобы не сойти с ума, - сказал я.
− Выкрикиваю свое безумие, - объяснил я.
Она посмотрела на меня внимательно. Я ответил ей тем же. Почему этот бойкий мужик, трахнувший студентку-практикантку прямо на подоконнике, стал аморфным куском говна, безусловно, говорила она взглядом. Как это девчонка, только о ебле и думавшая, задрачивается теперь на тему заработка, статуса, и еще тысячи никому не нужных хуевин, - говорил взглядом я. Наверняка она бы выиграла в эти гляделки, но в прихожей заворочался Васяня-Обрубок, и она усмехнулась.
− Давай, социальный работник, - сказала она насмешливо, - иди подержи судно своему бомжу.
− Запросто, - сказал я, - по крайней мере, проявлю милосердие.
− Которого лишены такие вот пёзды с факультетов психологии и социологии, которые пишут рефераты на тему «как я хочу помочь несчастным людям»