мы вышли на татами.
− Пришла пора сразиться с НАСТОЯЩИМ серьезным соперником? - ухмыльнулся он.
− Запросто, - сказал я.
Хотя слегка волновался. Это же, мать вашу, Сароян. Он самого Чехова завалил на прошлом турнире! Но я был готов и на этот случай. Поэтому когда старик Вильям сочинил рассказ в стиле журналиста-Панюшкина, который пытается писать в стиле самого Сарояна — сентиментальную хуйню ни о чем, с вечными повторениями, смысловыми особенного, - я завалил его превосходным рассказом про отца-одиночку. Жестоким, но грустным. Блюз убийц. Сыграл на его поле.
− Сыграл на моем поле, - сказал он уважительно.
− Если бы ты попробовал сделать что-то в стиле Уэлша или Паланика, ты бы проиграл, - сказал он то, что мы оба и так понимали.
− Но ты молодец, - пожал он мне руку и лег.
Мастера. Тем они и отличаются от всякой хуйни, что в состоянии оценить замысел и силу соперника. Я избавил от страданий бытия и Сарояна. Следующим был Буковски, и это было очень тяжело. Старый пьяница сопротивлялся, как мог. Попробовал разнести мои позиции, сочинив великолепную историю про пьяницу-почтальона, который приносил всем в конверте вместо денег Дьявола. Но я-то был с Ним повязан, так что мой рассказ был о том, как Бог ждет письма с Дьяволом внутри, ждет, и пьет, совершенно опустившись, валяясь на продавленном диване в одних сатиновых трусах-семейках. Пьет и ждет. Буковски, кстати, - как и все алкаши, - умирать не хотел. Но, как и все гении, понимал, что чувство меры просто необходимо.
Я разнес ему голову печатной машинкой, по которой кровь уже просто стекала, и понял, как устал.
В первом ряду мне вежливо хлопали двое: верзила в свитере и джентельмен в костюме. Хлопали сдержанно и вежливо, Хэм и Фитц.
Все только начиналось.

ххх

Дальше пошел настоящий каледойскоп. Ну, или мясорубка, как вам угодно. Я лихо расправился с Селином — мизантроп сраный только и делал, что кривился, пока не перестал дышать, - довольно быстро разобрался с Чапеком. Потом был невероятно сильный соперник, Фаулз, но он слишком увлекся постмодернизмом, и, как и все стромодные — не то, что нынешние — англичане, был чересчур выспренным. Потом пришел черед Гари, но глаза у того были как у сломленного человека. Он только начинал пробовать мою оборону чересчур метафоричными — ох уж эти французы — рассуждениями о мире, о-ла-ла, и даже не приступил еще к сюжету, как я, замотав его диалогами, уложил прямым правым — историей воздушного змея с ударным концом.
Следующим был Бабель, и это приятно будоражило. Разговаривать по правилам боев на татами было нельзя, но бойцы это правило нарушали, а рефери особо не заморачивались на этот счет. Так что я мог, наконец, высказать ему все.
− Сейчас ты заплатишь за то, что экспулатировал южную тему, которую я всегда по праву считал МОЕЙ - сказал я. - Причем делал это блядь лет за сто ДО меня.
− Эта тема должна была дождаться МЕНЯ, - сказал я.
− Ты блядь заплатишь, - сказал я, а он только посмеивался.
Но он заплатил. Я превосходно изучил все его приемчики, и на «губки-устрицы, мясистый, как губы лошади зад, пестрое покрывало луга» и другие одесские заморочки, ответил выверенной, - и в меру жесткой, - новеллой про молодого человека, который ночует в чужом саду, ест виноград, его проносит, и единственное, чем он может вытереть зад, это страница из книжки его любимого писателя. Бабеля.
− Ну, это хотя бы было предисловие? - спросил он.
Я вежливо улыбнулся, и признал, что он умирает как мужчина. К тому же, когда он уже проиграл, я не мог не признать, что дело еще и в том, что он рассказ по году писал, и пятнацати минут ему явно не хватало. С другой стороны, на кой хер ты лезешь в клуб лучших, если не в состоянии сконцентрироваться мгновенно?
Я убил и Бабеля.
... В углу, куда я отошел попить воды, бойцы отрабатывали удары и разминались на каких-то несчастных ублюдках. Ублюдки ныли, но даже не пытались сопротивляться. Ползали по полу после легкого удара, плевались кровью, и шептали друг другу «но мы-то все равно крутые перцы, да, парни?». Их даже не добивали, они умирали сами.
− Это еще кто такие? - спросил я Маламуда.
− Эти груши? Не заморачивайся, - махнул он рукой.
− Это сетевые авторы, - сказал он.
Я вернулся к боям.
Гонг звенел все чаще, татами был уже мокрый — каждый раз после проигрыша его чистили мокрыми тряпками, - груда мертвецов в углу зала росла. На мое счастье, Мейлер проиграл Хеллеру, а сам достался Апдайку. Ну, а уж того вполне технично сделал Шолохов.
Кстати, Шолохов я, да Бабель были единственными здесь, кто писал на русском из прошедших первый тур.
− Почему так мало наших на этом блядь турнире лучших? - спросил я кого-то из судей. - Ну, русскопишущих?
− Ты что, чувак, ПРАВДА не понимаешь, почему на этом турнире ЛУЧШИХ так мало ваших? - спросил он.
Я заткнулся.

ххх

Постепенно в зале остались ДЕЙСТВИТЕЛЬНО сильнейшие.
И среди них я с удивлением — я и правда хорош, но мне никогда не везет - обнаружил себя.
Со Стейнбеком у нас вышла ничья, и нам пришлось отправиться на переигровку.
Мне повезло с заданной темой, да и вторым всегда быть легче, чем первым, так что я легко сделал его повестушкой про гастарбайтеров. Еще бы. В его время и слов-то таких не знали. Но Джон не обиделся.
− Обязательно выпьем, - сказал он.
− Виски, в Монтеррее, на какой-нибудь пустой бочке у причала, - сказал я.
− И чтобы волны бились об камни, и брызги до ног долетали, - сказал я.
− Если они там еще есть, эти бочки и этот причал, - сказал он.
− Если они там еще есть, - сказал я.
И заплакал.
Потому что становиться чем-то бОльшим, чем то, что было для тебя домом, всегда больно. Это как рвать кокон или пробиваться сквозь асфальт. Но у меня не было выбора. Я победил Стейнбека.
А дальше на татами вышел Хэм.
− Привет, малыш, - сказал он.
− Привет, Хэм, - сказал я.
− Вижу, ты учишься, - сказал он.
− А как же, - сказал я.
− Держи нос по ветру, - сказал он.
− Буду, Папа, - сказал я.
− Ты ничего, - сказал он.
− Сейчас увидим каков ты в деле, - сказал он.
− Давай, Папа, - сказал я.
− Ладно, - сказал он.
− Ладно, - сказал я.
− К бою, - скомандовал рефери.
Хэм играл нечестно. Он печатал, глядя на меня со снисходительной улыбочкой и я понял, наконец, почему она так раздражала Фитцджеральда. Это было что-то вроде сигарной вони в лицо сопернику во время шахматного турнира. Ладно. Шахматы так шахматы. Я сделал ход конем. Это был рассказ в стиле раннего Хэма, но с моей начинкой. Скульптура изо льда с бушующим внутри нее серным пламенем ада. Сумасшедшая в теле леди. Шлюха в передке святой. Я обжегся, когда писал этот рассказ. Хэм даже решения судей ждать не стал.
− Ты мужчина, малыш, - сказал он.
− Ты Великий мужчина, Хэм, - сказал я.
− Просто в этот раз мне повезло