не менее, они сошлись и были счастливы. Думаю, именно благодаря ей он и бросил пить. Да и слухи о них были чересчур преувеличены. Например, я своими глазами видел, как он писал материал о заключенном с пожизненным сроком.

ххх

Мысль о том, чтобы написать статью о зеках, сидящих пожизненно, пришлаа ему в голову на планерке. Планерка? Ну, это когда все садятся вокруг стола, и тупо глядят мимо редактора, ожидая задания и делая вид, что горят энтузиазмом. Редактора это раздражало.

− Почему спим?! - орал он на нас.
− Давай я поеду в зону и сделаю материал о зеке, который сидит пожизненно! - как-то заорал в ответ Леша.
− Ну и что здесь такого?! - попробовал выглядеть искушенным редактор.
− Подумаешь зона, - сказадл редактор, который сам задницу до ближайшего кафетерия дотащить не мог.
− О кей, я проведу с ним в камере день, - сказал Леша.

Его побрили наголо и, по договоренности с Департаментом по делам сидельцев, отправили в зону, где сидят пожизенно. Леша попал в одну камеру с маньяком, замочившим шестерых детей. Это был сопляк девятнадцати лет, низенький, худой, как щепка, безграмотный молдаван, который был совершенно сломлен. Что, в общем, неудивительно, да? Леша отлично провел время. Он напугал несчастного пидараса до смерти, вел себя нагло и вызывающе, и полдня переписывался с другими зеками, отправляя им письма тюремной почтой. Когда он вернулся, - ровно через сутки, - то написал статью об этом у меня на глазах. А я как раз развешивал плавки. Ну, я уже увлекся плаванием в то время, и сушил плавки после тренировок прямо на рабочем месте. Редактора это ужасно бесило.

− Кто развесил свои ТРУСНЯКИ?! - орал он.

Я только посмеивался. Я думал: ну, хотя бы трусняки посушу, хоть какой-то толк с вашей газеты сраной будет, а? Должен же я блядь хоть ЧТО-ТО с нее получить, а? Потому что никаого другого толка я в ней уже в то время не находил. Боюсь, многие коллеги были со мной солидарны. Поэтому меня никто не закладывал. Так что я хихикал и помалкивал, когда редактор бегал, как кипятком ошпаренный, и орал:

− Да кто блядь ОПЯТЬ сушит свои трусняки прямо на батарее В РЕДАКЦИИ?!

Как-будто никто в редакции трусняков не носит, думал я, и молчал. Леша, надо отдать ему должное, тоже меня не заложил. Сейчас мне кажется, что он вообще был намного лучше, чем я пытаюсь представить. Ну вот, пока редактор бегал и искал виновного в том, что на виду всей редакции сушатся трусы — а бросить их в мусорку придурку несчастному духу не хватало, - Леша на моих глазах написал текст. Начинался он так...

... «Я зашел в камеру этого ублюдка и зарычал. Буквально! Р-р-р-р-р-р-р-р!!!! Заррррою, сказал я ему! Бедный придурок сжался и забился в угол своей камеры»...

Все были в восторге. Один я помалкивал. Во-первых, у меня было обычное легкое похмелье. Во-вторых, я не понимал, какой смысл ломать того, кто уже и так сломан. Этот несчастный ублюдок был обречен на ад. Согласен, лучшего он и не заслуживал. Ну так какой смысл еще изгаляться?

− Зачем добивать упавших? - спросил я на планерке.

Леша напрягся. Все решили, что я завидую. Редактор, потирая руки, расцвел. Он считал это здоровой конкуренцией, и ему нравилось, когда работники грызлись между собой. Когда они жили, на его взгляд, чересчур мирно, он даже помогал им погрызться.

− Да нет блядь, - сказал я, потому что много работал и мог позволить себе свое мнение, - материал охуительный, но стоит ли рычать на людей?
− Думаю да, - сказал Леша, и, улыбнувшись, сказал, - р-рр-р-р.
− Ха-ха, - сказал я.
− Тихо, не ссорьтесь, - сказал довольный редактор.
− Да мы блядь и не ссоримся, - сказал я.
− Ага, - сказал редактор довольно, потому что ему казалось, что мы ссоримся.
− А сейчас мое слово, - сказал он, и как-будто раздулся, словно рыба-шар.
− Материал ОХУЕННЫЙ, - негромко, подражая Сталину на совещании в Мытищах, или где они там Москву защизщали, сказал он.
− Всё, коллеги, - сказал он.

Он был неебаться преисполнен осознания того, что ведет себя, как и положено настоящему редактору. Ну, в фильмах. Я покивал головой и пошел в кабинет снимать плавки. Тут-то он меня и подловил.

− Так это твои трусняки, Лоринков?! - заорал он.
− Это ПЛАВКИ, - сказал я.
− Блядь, - сказал он, - ну что за хуйня?!
− Ну хорошо, хорошо, - сказал я, - твоя взяла.
− Не буду я больше сушить плавки здесь, - сказал я.

Редактор, счастливый, ушел.

Леша посмеивался.

ххх

... спустя два месяца редактор вызвал нас с Лешей к себе и дал почитать письмо. От какого-то, как он нам объяснило, зека. Я, держа бумажку подальше, - зеки, говорят, специально плюют на письма, чтобы заражать лохов из газет туберкулезом, - начал читать.

«... лексей, авторитетные люди. читаем и думаем: а кто дал тебе право обижать арестанта? пусть он ошибся и оступился, но рычать на людей-то зачем? или ты сам себя ставишь вровень с собакой, Алексей? сидеть мне осталось четыре года. хочу сказать тебе, что мы решили, когда я выйду, что приеду к тебе в редакцию неуважаемый Алексей и встану рядом с тобой и ты порычи на меня если сможешь а если нет ответишь за то что рычал на несчастного арестан...»

Я глянул на Лешу. Он побледнел. Глянул на мудака-редактора. Тот торжествовал.

− Говорил я тебе, - сказал я Леше.
− Что делать будешь?! - с живым интересом спросил Лешу редактор.
− Может, если бы вы поменьше пиздели про торжество стрингерства, и вычеркнули эту хуйню, делать ничего не нужно было бы, - заметил я.
− Заткнись, - сказал редактор.

Я заткнулся. Взаимовыручка, взаимопомощь, одна команда, чувство локтя. Невероятная хуйня. В газете человек человеку волк. Администрация делает все, чтобы ты залупился и, едва у тебя начинаются из-за этого проблемы, забивается в угол. Я сплюнул.

Прямо в угол.

ххх

Для собственного успокоения мы решили, что все это хуйня и тюремное позерство.

Вернее, Леша решил. А мы подыграли. О том письме не вспоминали ни разу. Но что-то в Леше изменилось, я чувствовал. Он завернулся на политике. Стал показно ненавидеть русских, рассуждать о том, что одна шестая суши на одну сотую населения земли это нечестно и глупо... Начал много говорить о патриотизме, о том, что все мы зря жалуемся, и что в Молдавии можно жить...

Это был верный признак того, что Леша собирается уезжать.

Всякий молдаванин, который хвалит Молдавию, и говорит, что здесь «жить, несмотря ни на что, можно», собирается уезжать.

− Ну, подумаешь, Молдавия, - говорил он.
− Выучим румынский и будем жить, - сказал он.
− А? - спросил он.
− Почему бы нам русским, не выучить румынский? - спросил он.
− Положим, я не русский, - сказал я.
− Все это заебись, - сказал я.
− Но почему ТЫ не учишь румынский? - спросил я.

В ответ он говорил что-то