− И-и-и-и, - жалобно сказала она.
− И-и-и-и, - хихикая, передразнил ее я.

После чего заклеил ей пасть скотчем, и она даже «ии-и-и» сказать не могла. Я пристально посмотрел ей в глаза. Она выглядела сломленной, и даже не пыталась что-либо предпринять. Но мне этого, мать ее, было мало. Я изо всех сил пырнул ее в бок столовым ножом, и в который раз подумал, что неплохо бы их наточить. Ну, оставшиеся, по крайней мере. Этим пользоваться я бы побрезговал. После такого-то... От боли у нее расширились глаза — и я убедился, что как и все штампы, этот, ну, про глаза, оказался очень жизненным, - и она попробовала отползти. Как бы не так. Я посветил фонариком в бок. Рана была. Ничего, кроме кулечка со стиральным порошком, у меня не было. Так что я засыпал в рану его. Тут-то она и попробовала заорать последний раз, да ведь пасть-то у нее была заклеена скотчем.

− Эй, что это вы тут делаете? - спросил, покачиваясь, какой-то местный алкаш.
− Играем с собачкой, - сказал я, прижимая голову шавки к земле.

Весьма игриво сказал, я бы сказал... Алкаш, что-то пробормотав, последовал к мусорке. Шавка, испытавшая последнюю надежду в жизни, и начавшая бить хвостом при звуке чужого голоса, поняла, что это конец и смирилась. Но блядь, это было бы чересчур просто. Ну, убить ее сразу. Так что я, дождавшись, пока алкаш не отольет на стенку мусорки, и не свалит, и когда во дворе все снова стихнит, продолжил экзекуцию.

− М-м-м-м, - тоскливо сказала она.
− А ведь я же тебя просил, - сказал я.
− Я ПРОСИЛ тебя, - напомнил я.
− Я просил тебя ОТЪЕБАТЬСЯ от моего подъезда, - сказал я.
− М-м-м-м, - сказала она.

Я, дрожащими руками, сыпанул ей в рану еще порошка, и она, обоженная, попробовала взвизгнуть. Зазвонил телефон. Я нажал кнопку приема.

− Милый, - сказала Лена, - ты где?
− Выскочил из дому, как ошпаренный, - обиженно сказала она.
− Дорогая, общаюсь по делам, - сказал я задумчиво.
− Нашей собачки там нет? Ну, дворовой? - спросила она.
− Даже не обратил внимания, - сказал я.
− Ладно, жду, - сказала она.

Я отключил телефон и вернулся к шавке. Она смотрела на меня своими глубокими, полными слез, глазами, способными разжалобить кого угодно. Но только не меня. Глаза этой гребанной шавки...

Я подумал о том, что все начиналось с них.

ххх

Если точнее, начиналось все не с глаз, а с глупости. С моей, как водится, глупости. Я возвращался домой, в квартиру, которую мы с Леной сняли в доме напротив парка, с большим и чистым — благодаря мне, но об этом позже, - подъездом. В отличном, как водится, настроении. Мир был прекрасен и дома меня ждала прекрасная блондинка — моя любовница с двухлетним стажем. Которая бросила, наконец, своего мудака-бойфренда, и решилась жить со мной. Главным ее преимуществом было ее замечательное тело. Летом чуть влажное и прохладное, зимой — жаркое и сухое, оно манило меня. Мне всегда везло на любовниц с большим размером груди и блондинок. Но это были любовницы. Лена же поселилась со мной под одной крышей. Это внушало оптимизм. Классное тело под боком постоянно, ВСЕ ВРЕМЯ. Я просто пел, и несся домой, перепрыгивая через ступеньку, как школьник с пятеркой в дневнике. Тут-то я и налетел на нее.

Средних размеров дворняжка лежала на лестничной клетке третьего этажа.

Свернулась калачиком и при моем появлении лишь подняла голову. Первое, на что я обратил внимание, это ее глаза. Наверное, такие были у какого-нибудь жреца какого-нибудь Соломонова храма, который порушили римляне. Большие, грустные, влажные... Невероятно печальные. Я, конечно, сразу купился.

− Собака, - сказал я жалостливо, - уебывай из подъезда.

Вместо ответа она положила свою треугольную, с большими ушами — как у шакала, позже заметил я, - голову себе на лапы, и вздохнула. Я подумал, и это простительно, я ведь тогда не имел опыта столкновения с живой природой в своем подъезде, что собака вот-вот умрет. Поэтому пожал плечами и пошел домой. Там меня ждала Лена, и ее сиськи четвертого размера. Мы жили вместе вторую неделю. Она открыла мне голая и в фарткуе. Я так попросил.

− Муа, - сказала она.
− Мур, - сказал я.

После чего мы сцепились прямо в коридоре. Прямо как дворняжки, подумал я. После чего отогнал эту глупую мысль и вдул Елене как следует.

Это было начало большого пути, но я его, как обычно бывает в начале большого пути, не заметил. Мы с Леной были ужасно молоды, и буквально прошлой ночью смотрели «Город Бога», так что она попросила меня сделать ей это ТУДА, а в это же время сунуть банан ВОН ТУДА. Думаю, я несколько перепутал, но это не имело никакого значения, потому что Лене понравилось. Если бы я знал, что именно в этот день началась эпопея длинной в год, то вместо банана ТАМ оказалась бы бутылка шампанского или первый кирпичик. Так или иначе, мы встретились.

Я, конечно, говорю о нас с шавкой.

ххх

Шавка процветала.

Как это обычно бывает, большие жалостливые глаза туберкулезницы оказались у крепкой здоровой, жизнерадостной особи. Первое время собака вела разведку боем. Она валялась у подъезда, на что я не обращал внимания, как раковый больной на первых стадиях не обращает внимания на то, что его родинки стали расти быстро и обильно. Затем я встречал ее пару раз в подъезде. Но мне и в голову блядь не приходило, что собака в подъезде может ЖИТЬ. Это было выше моего понимания. Конечно, я разглагольствовал о ебучих молдаванах, которые не умеют смывать свое говно, и засрали город до невероятных размеров помойки — и это, кстати, чистая правда, - но чтобы еще, мать вашу, и собаки в подъезде?!

Спустя месяц после нашей первой встречи я впервые понял, что шавка ночевала в подъезде. Догадаться до этого смог бы даже такой тугодум, как я — ведь, когда я выбежал на утреннюю пробежку в полпятого утра, шавка спокойненько себе спала под дверью соседской квартиры. Вот хуйня-то, подумал я. И совершил первую, - из числа тысяч, - ошибку. Я попробовал ее прогнать.

− Пошла на хуй отсюда, - сказал я шавке, чувствовавшей себя в подъезде, как дома.

Она нехотя приоткрыла глаза и отвернулась. О кей. Я взял палку, которая хуй поймешь почему, валялась в подъезде, и показал шавке. Та, с выражением прежнего достоинства на морде, лениво поднялась и не спеша потрусила вниз. Я глядел на все это с недоумением. Потом побежал в парк.

А когда вернулся, шавка лежала на прежнем месте.

ххх

Ее звали Муха.

Старые долбоебки, прикормившие эту сраную собаку в нашем подъезде, звали ее Мухой. Они считали, что она обладает незаурядным интеллектом — и в этом, кстати, ни капельки не ошибались, - оставляли ей жратву в подъезде, и она часами валялась у них под ногами у их сраных лавочек. Ладно. Я бы стерпел и это. Но она валялась у лавочек днем. А ночью эта ебучая тварь приходила именно на МОЮ лестничную клетку и спала там. Выходя по утрам