Своего первого быка молдавский матадор Диего убил без зрителей.

Да и сражение происходило вовсе не на арене для быков, которой в скромном селе Гидигич, что в Молдавии, просто неоткуда было взяться. Так что Диего, которого в мире звали Раду Тиру, просто привел быка за село на пастбище у пересохшего ручья. Глупый деревенский бык, которого звали Лупка, смотрел на Диего доверчиво, шел, переваливаясь, потому что на тучных деревенских харчах отъел харю, бока и яйца. Особенно яйца, подумал Диего с болью, глядя на быка сзади. Мысли о яйцах навели его на мысли о любимой и, увы, неверной жене Ольгуце, а те, в свою очередь, на мысли об измене и уходе этой самой жены. Хотя «уход» это, конечно, красиво сказано, подумал Диего с болью. После чего пнул несчастное животное в бок.

− Давай, хомбре, пошевеливайся! - крикнул Диего своего будущему сопернику, который и не подозревал, что ему вот-вот придется сразиться не на жизнь, а на смерть.
− Торро, торро! - крикнул Диего единственное известное ему слово, связанное с корридой.
− Му-у, - с обидой ответил бык, и, не понимая, чего от него хотят, потрусил в ложбинку у бывшего ручья.

Диего повел плечами, вдохнул воздух полной грудью... Теперь следовало подумать над тем, как схватится с быком. Дело в том, что матадор Диего не очень себе представлял, как именно проходит коррида. Более того. Он не только никогда в ней не участвовал и никогда не видел ее в живую, но даже не смотрел корриду по телевизору. Дело в том, что телевидения в молдавском селе Гидигич не было вот уже семь лет, потому что селяне давно украли кабель. Зато была мобильная связь и именно благодаря ей единственный матадор Гидигича, - в миру слесарь Раду Тиру, - узнал о том, что жена Ольгуца Тира уходит от него. Этого и следовало ожидать, говорили старики в деревне. Баба, которая подалась на заработки в Испанию, не вернется. Что ей наш брат-молдаван, если в Испании полно Хосе всяких, с деньгами да образованных. Да и характер у Ольгуцы был с детства, по правда говоря, легкий. Такой легкий, словно пушинка молдавского тополя, от которых у всей Молдавии в июне начинается аллергия. Блядина была Оля, в общем. Старожилы села тайком показывали друг другу фото, которое Оля прислала мужу из Испании — еще когда слала домой деньги, - и которое весь Гидигич скачал себе на мобильники. Оля стояла на фото в сапогах-ботфортах, короткой юбчонке серебристого цвета и, почему-то, подтяжках.

− Это самовыражается она у меня так, - сказал Раду угрюмо, и слушать кумушек не стал.

Но спустя год пришлось. Ведь Ольгуца позвонила ему на мобилу и сказала, что уходит от него.

− Бросаю я тебя, Раду, - сказала она, почему-то грассируя.
− Ухожу я от тебя к Хосе, - сказала она.
− Разве это по-людски? - сказал Раду.
− Приезжай хоть в отпуск домой, потрахаемся напоследок! - сказал он.
− А то как же, разводимся и не потрахаемся напоследок! - сказал он.
− Не хочу я тебя, Раду, - сказала Ольгуца.
− Ты быдло и не понимаешь преимуществ рынка перед отсталыми феодальными отношениями, бытующими в сельской Молдавии, - сказала она явно с чужого голоса.
− Кто он? - сказал горько Раду.
− Он настоящий Мужчина, - сказала Ольгуца.
− Что он тебя ебёт, это понятно, - сказал Раду.
− Но кто он вообще? - сказал Раду.
− Хосе, если тебе интересно знать, тореадор, - сказала Ольгуца.
− Красавец-мачо с огромными яйцами и паспортом Евросоюза, - сказала она.
− Сука ты драная, - сказал Раду.
− Не могла попросить законного мужа, чтоб он тебя... того... тореадор? - сказал Раду.
− Пошляк и ничтожество, - сказала Ольгуца.
− Тореадор это не способ секса, а человек, который участвует в бое быков корриде, - сказала она.
− Романтичная профессия настоящего мужчины, - сказала она.
− А тебе если коррида когда и светит, то только в роли быка, - сказала она.
− Ах ты пизда, - сказал Раду.
− Говорю же, мужлан, - сказала Ольгуца.
− А как же наши чувства, наше прошлое, трое детей, наконец, - сказал Раду.
− Прошлое забудь, чувства засунь себе в задницу, а детей отдай в детдом, вырастут, простят, - сказала Ольгуца.

Раду с горечью подумал, что в тоне жены появились нотки, которых в нем раньше не было. Жестокой, уверенной и по-европейски деловой стала Ольгуца... Раду поматерился в трубку еще немного, прежде чем понял, что бывшая жена давно уже отключила связь, и разрыдался. После этого Раду пил четыре месяца, а на пятый решил повеситься. Взял веревку, привязал хорошенько к ореху на заднем дворе, и встал на табуретку. Ночью Гидигич спал. Лишь десятка четыре любопытных глаз светились у забора. Соседи, и просто любопытствующие, понял Раду.

− Прощайте, - сказал он.
− Я всегда говорил, что трудовая миграция служит дополнительным фактором разрушения брака, как общественного института, - сказал он.
− Берегите друг друга и не забывайте, что коррупция это явление, повинны в котором не только институты исполнительной власти, но и местные бюрократические структуры, выполня... - сказал он.
− Вешайся давай, - сказал кто-то.
− Задолбал, - сказал кто-то.

Раду вздохнул, и прыгнул с табуретки. В глазах у него почернело, потом побелело, потом поплыли перед ним три полосы: красная, синяя, и желтая. Цвета флага Молдавии, понял Раду. Значит, я уже в аду, понял Раду. Вдруг к нему склонилось крупное лицо пожилого мужчины с прожилками на носу и двухнедельным перегаром. Бог, понял Раду.

− Зачем так рано? - сказал Бог, сверившись с блокнотиком.
− Хули вы меня отвлекаете?! - сказал он.
− Жена, - сказал Раду плача.

Сбивчиво объяснил, но под насмешливым взглядом Бога замолк.

− Мужик, ты молдаванец или засранец? - сказал Бог.
− Я, ну это... - сказал Раду, чувствуя себя снова в армии, перед неумолимым сержантом Додон.
− Ты молдаванец или засранец? - сказал Бог яростно.
− Я... ну... конечно... - сказал Раду.
− Ты. Молдаванец. Или. Засранец. - сказал Бог, сжав Раду яйца.

Это было ощущение, в сравнении с которым никакое повешение не шло. Раду почувствовал, что такое настоящий АД.

− Молдаванец, - пискнул он.
− Я молдаванец, - прохрипел он, почувствовав, как ослабла хватка.
− Я молдаванец, а не засранец, - сказал он басом, потому что яйца были отпущены.
− Отлично, - сказал Бог.
− Значит, будь мужиком, а не говном, - сказал он.
− Тоже мне, вешаться, - сказал он.
− Настоящий мужик наловчился бы на этой сраной-как-её-корриде, - сказал Бог.
− Да и отбил бы жену обратно, - сказал Бог.
− Если она, конечно, тебе будет нужна, блядища эта, - сказал он.
− Ты же будешь звезда корриды, на тебя бабы вешаться станут, - сказал он.
− Если, конечно, не будешь хлебалом щелкать, - сказал он.
− И больше никогда, слышишь, НИКОГДА, - сказал он.
− Не отвлекай меня, - сказал он.
− Ненавижу самоубийц гребанных, - сказал он.
− Только отчетность в порядок приведешь, план, то се, - сказал он.
− И тут — бац! - внеплановый,