находится в книге П.Е. Щеголева "Дуэль и смерть Пушкина": "...посланник был
близок к молодому французу по особенному - извращенной близостью мужчины к
мужчине". Более внятное упоминание о "дружбе" Геккерена и Дантеса есть у князя
А.В. Трубецкого. Скромная брошюра его отпечатана в 10 экземплярах и мало
известна: "...за ним (Дантесом) водились шалости, но совершенно невинные и
свойственные молодежи, кроме одной, о которой, впрочем, мы узнали гораздо позже.
Не знаю, как сказать: он ли жил с Геккерном, или Геккерн жил с ним... ...Судя по
всему, ...в сношениях с Геккерном он играл только пассивную роль". В записках
П.В.Анненкова: "Геккерен был педераст, ревновал Дантеса и потому хотел поссорить
его с семейством Пушкина". В письмах А. Карамзина: "Геккерен, будучи умным
человеком и утонченнейшим развратником, какие только бывали под солнцем, без
труда овладел совершенно телом и душой Дантеса".

Пустить старого драгунского капитана. Потерялся за Тереком. В плену четыре
года. Принял религию и обычай горцев, отказался с нашими идти, отстреливался,
наши же его и зарубили.
И самое резкое ( и главное наверное!) в дневниках Пушкина:
"О том, что Дантес предается содомскому греху, стало известно в свете мне
первому, и я с радостью сделал эту новость достоянием общества. Узнал я об этом
от девок из борделя, в который он захаживал. Они рассказали мне по секрету, как
их верному другу, что Дантес платил им большие деньги за то, чтобы они по очереди
лизали ему сраку, которая была разорвана и кровоточила точно так же, как у моих
блядей, когда их беспощадно ебли в жопу. Когда Геккерен усыновил его, тогда уже
ни у кого не оставалось сомнений"…
После этих строк Толстой брезгливо поморщился - "ай, да Пушкин, ай, да сукин
кот!", но, прищурившись и пожевав губами, продолжил чтение.
Да и всё сватовство-то состоялось, можно сказать под дулом пушкинского
пистолета. Друзья ведь, тоже всеми силами желали предотвратить дуэль, Жуковский
хлопотал, Геккерена посещает, Загряжскую… Но у Пушкина это вызвало только вспышку
ярости. Жуковский ведь так и записывает: "Его бешенство". Наверное уже давно стал
Пушкин искать своего Азраила…
Пушкин умер в 37, Дантес же прожил после его смерти ещё 60 лет! И прожил её
весьма счастливо, никогда не раскаиваясь в содеяном, а может, скорей всего просто
не осознавая совершенного им. Благосклонен бог к голубоглазым эльзасцам… Господи,
какая тоска! И опять на всё воля твоя? Следишь ли ты за тем КАК добро побеждает
зло? И, что здесь добро и зло, видишь ли ты? И если Пушкин был этим злом почему
так жестоко, господи? Где совесть твоя?
… И скушно и грустно и некому саблю продать,
не то, не то …лучше, трубку, нет руку,
руку подать…, да…"
На этих строках Лермонтов вернулся к столу:
- Ага, я вижу, ты читаешь! Уже прочитал? Ну, что думаешь? Знаешь, я бы, даже
сейчас, не взирая ни на какие заслуги тому прочее, на месте Дантеса поступил бы
наверное так же. Вызвал бы. "Я с радостью сделал эту новость достоянием
общества"! И это Пушкин! Отвратительно! Вот если бы про меня кто в обществе
такого наговорил! Это в каком же свете я предстал бы в свете! Прости за дурной
каламбур. И в воздух палить конечно не стал… Но удивительно что секунданты-то
наши, ну, у Пушкина, Дантеса-то не проверили! Эх кольчуга, кольчуга! Не виноват
ни в чём Дантес, а и Пушкина-то нет…
- А знаешь, что Лёв, я ведь тоже опростоволосился тут! Промашка, почти что и
пустяк. У меня секунданты-т,о Печорина, тоже всё на самотёк пустили, как
пистолеты заряжаются и не смотрели вовсе… Глупо-то как, несообразно, эх! А знаешь
кто мне на это указал?! Колька Мартынов! Да, знаешь наверное, со мной сейчас
служит, здоровый такой, тот ещё литератор, ха-ха! Уж всем в полку об этом
наболтал, обидно… товарищем ещё зовется, каналья!
После обсуждали знакомых и дам, воспоминали "дела ушедших дней", проказы
молодости буйной и, через пол часа, Толстой, сославшись на несуществующие, увы,
дела, простился и оставил Лермонтова наедине с каштановой тетрадкой и остывающим
стаканом чая.
В рассеянии раскрыв тетрадь, он заметил в ней запись, сделанную знакомым
почерком, которая весьма изумила и расстроила его.
В низу листка красным карандашом было ясно записано: "Миша ты мудак! Да-с! и не
смей всё это печатать, ни к чему, это я тебе так, по-приятельски, мало ли чего он
там писал в своих дневниках. Пушкин убит. И убил его самодовольный тупица. Ишь,
ты, Дантеса он оправдать хотел! Всё. Точка. Говорить больше не о чем!"
Вернувшись домой, Миша опечалился ещё больше и отпустил пышные усы, как у
капитана Валуйкина из восьмой роты, отчаянного бабника и рубаки, который, как-то
после одной дружеской попойки, проснувшись от жестокой тряски и духоты, в
заколоченном ящике для ядер, с изумлением обнаружил у себя во рту половинку
непрожёванной котлеты.

udaff.com