жилец последнего этажа, сатаневший от нашего грохота, сейчас, наверное, уже и не вспоминает свои к нам отчаянные вылазки, что ж, - другое время, иные забавы).
Обычно по пятницам мы собирались на крыше двенадцатиэтажки и сидели, курили, пили вино, иногда кто-нибудь приносил из дома гитару; всегда почему-то мы ждали этого с особым нетерпением, будто что-то сейчас важное свершится, так иногда ждёшь каникул, или собираешься на поезд. Честно сказать, я не люблю пения гитаристов. Обычно гитару приносил Саня и она была похожа на пустой портсигар его отца филолога. Никто из знакомых не спрашивал меня почему я летаю, как я это делаю, не просил показать, научить, как будто мои парения были пресной обыденностью, или просто забавной ненормальностью, только Серёга иногда презрительно хмыкал, например сегодня, когда я молодцевато, точно в назначенный срок, вынырнул из-за обитой жестью крыши голубятни, держа в руке бутылку красного вина; наверное, только я и слышал в этих хмыканьях далёкие отголоски печальной, тяжёлой зависти.
Маломощный Шурик принёс с собой чудесный фотоаппарат, сначала его все хватали и норовили сфотографировать на вытянутых руках своё изумлённое лицо,чуть позже каждый занялся поиском объектов для своих более-менее художественных изысков. Сфотографировали облупившуюся трубу вытяжки мусоропровода с бегущей по ней весёлой струйкой и Мишку с расквашенным носом. Я предложил было пофотографировать голых жильцов, подкравшись к какому-нибудь неосторожному окну, но фотоаппарат мне почему-то не доверили и я сфоткал злую ворону, разноцветную кучу битых стёкол и сморщенный кулачок сиреневой жвачки на кремнистом поле рубероида. Когда кончилась плёнка, играли в смешную дрессуру: подбрасывали вверх рваные кусочки батона, которые нужно было, клацая зубами, налету хапать; всё-таки павловские питомцы умеют это делать гораздо элегантнее пьяных студентов.
Потом мы играли в школьную игру с заразным названием, бегая по крыше и кидаясь друг в друга увесистым клубком из связанных тряпок. Мне, в этой игре, использовать своё удивительное свойство строго-настрого воспрещалось. Так как тряпки влажные иногда выходило очень больно. Набегавшись и нагоготавшись, приобретя солидные, хрипловатые баски, мы вернулись на место наших посиделок и обнаружили, что кое-кого не хватает. Не хватало Серёги. Красноватые взгляды тревожно заметались по крыше и вдруг заметили его, вцепившегося за ограждающие перильца, висящим над бездной, на хмельной роже отважного акробата блуждала самодовольная улыбка. Секунды две мы изумлённо на него таращились, потом Мишка и Митя с проклятьями бросились к безумцу.
Вместо того чтобы втащить его за шиворот на крышу, они с остервенением принялись тянуть на себя и отрывать его руки от чёрного метала. Слышалось оглушительное сопение, хрип, шарканье, кто-то скрипел зубами, несколько раз Серёга был назван человеком с нетрадиционной сексуальной ориентацией. После непродолжительной возни, бессмысленно улыбающееся лицо исчезло, а несостоявшиеся спасители изумлённо отпрянули от зловещего края.
Грохнули литавры, извиваясь взвились трубы, мой час настал!
Я вскочил, подбежал к бортику крыши, взмахнул руками и широко открыв глаза, нырнул. А я, сначала, по старинной поэтической привычке, хотел написать - клюв. Воздух засвистел, закорчился, раздвинул познания глаз. Сверху я видел, как посреди дороги резко и угловато совершает свои дикие манёвры безумный, обречённый пешеход. Очкастый нечистивец, кряхтя, окунулся в благодатный бак с отбросами. А ещё, уж не знаю как, я заметил Серёгу, уже беспечно сидящего на балконном козырьке последнего этажа и что-то кричащего Митяю и Мишке, которые оцепенев наблюдали, как отчаянно я борюсь с бездушным пространством.
Я кричал и тужился, размахивал неоперёнными ладошками, и в какой-то момент мне всё-таки показалось, что я чуть-чуть замедлил своё безнадёжное падение. Но через мгновение, щедрый асфальт (“сухой, до поры до времени!”) отвесил мне прямо в лицо шершаво-горячую пощёчину. Но на этом я вынужден прервать свой рассказ.”

udaff.com