Искаженное злобой лицо

Прикинув хуй к носу, Наташа отправилась на поиски.
Нужно было что-то стремительно найти.
Но без стрёмов. И без всего того, что вызывает скуку, зевоту и раздражение, не говоря уж… - ну,
наверное, об этом самом и не говоря.
Наташа не любила нервную сыпь и прыщики. Они ведь вовсе не украшают лицо, верно?
Надо сказать, от стрёмов и от всяких там посторонних нервов, у Наташи как раз и высыпали на
лице искомые нами сыпь и нервные прыщики. А это Наташе совсем не к лицу. Породистые мужчины
наверняка поймут Наташу.
Но, всё-таки, продолжим.
Когда Наташа открывает рот, в мир катятся круглые бархатистые звуки. Наш носик немного
завострён. Мы умеем одеваться с характерным вкусом. Кругом неприятный нам люд, и вообще
температура. Пыль какая-то, невидимый пух, летают и забивается в носовые ноздри.
Жить на остановке пришлось около пятнадцати минут. Подлетел какой-то гарный горец на сгнившей
двойке и галантно толкнул перед Наташей визгливую дверцу, садись мол, красавиц! - Наташа с
презрением отворотила свой бледный лик.
Через три минуты лихо подвалил красный автобус.
В автобусе было жарко, липко, и постоянно с левого боку пахло мужчиной- козлом. Всюду трясётся и
гремит. Под руку навязчиво лезет сальный поручень. В попу и писю впиваются противные
трусики-жопорезки. И зачем я их одела? Новый модный лиф теснит и душит Наташу, кусает за слабые
рёбра.
Испытывая такие вот неудобства, Наташа все же упорно пробиралась в самое сердце родного, невесть
какого, конечно, городка.
Вчера, прибыв в неоновый клуб, Наташа надеялась повстречать каких-нибудь своих старинных
знакомых тусовщиков, но жестоко обломалась, ведь большинство из них уже давно переехало, кто в
штаб Духонина, кто чуть подальше.
Так ей, по крайней мере, сказали другие, новые тусовщики, которые уже, возможно, тоже начали
готовиться к своему последнему неведомому путешествию. Пришлось отправиться в другое местечко.
Проходя через подземный переход, Наташа тайком запустила ладошку спереди, - влажновато. Капризы
природы, водоотделение.
На следующей дискотеке сильно плясали колоссальные негры с мохнатыми рамами. Пол содрогался от
мощных басов и множества негритянских ног, подобных чёрным колонам. Кругом было очень громко, а
тёмных уголках интимно. В увесистом воздухе волнующе носились знакомые запахи. Наташа поёжилась
сторожко. Осторожно пробежал кал. Негры были красивые и ловкие. Двое, задрав к тёмному потолку,
вытянутые трубочкой мясистые губы, протяжно голосили: я-иа-иа-иа - ии!
"Как собачки…" - с жалостью подумала Наташа и вспомнила своего доброго волосатого дратхара,
который, почему-то неожиданно умер два года назад.
Один негр попытался сграбастать Наташу и шутливо закружить её в зажигательном латиноамериканском
танце, но Наташа с воплями вырвалась. От досады она чуть не расплакалась, но плакать было нельзя,
выражение лица у неё тогда становилось некрасивым, текла тушь, плечики вздрагивали. Наташа не
любила своего некрасивого лица. А под платьем у Наташи уже начали ползать и смеяться озорные
светлячки.
В углу, в дали от барной стойки, Наташа заметила свою школьную учительницу по биологии, она
часто сюда захаживала, хотя и была уже в непечатном возрасте. Наташа с ней никогда не
разговаривала, но при встречи они, как две старые подружки, кивали друг другу и премило
улыбались. Богатое тело Бронеславы Карловны Рунт одиноко сидело за отдалённым круглым столиком.
На столике переливались пустые рюмочки, так же стояли три порожние пивные кружки, под столиком
валялась пластиковая бутылка, рот Бронеславы Карловны был полуоткрыт в гипсовой улыбке,
Бронеслава Карловна гипнотизировала тьму. Остановись мгновение! Наташа постояла, полюбовалась. Но
как не хотелось уходить, а уходить всё-таки надо было
Бронеслава Карловна малька подгуляла, наверное.
Ничего не промутив в клубе, пришлось выдвигаться к бабушке. Бабушка была последним шансом.
Мутной надеждой. Коварной занавеской мечты. Финальным оплотом. В голове по-прежнему катались
мутные, волосатые шары. Идти к бабушке очень не хотелось. Нелегко было девичьим ножкам идти к
бабушке. Возможно, что ноги наши иногда идут сами.
Ещё был среди Наташиных знакомых, юркий дилер Антошка-горемыка, по прозвищу "кислый хуй". Но,
обзвонив знакомых всех его знакомых, Наташа так и не сумела его найти - затаился, наверное.
Привалил себя могильным камнем. Известняк, брусчатка, порожняк.
Ладно, ладно… Чеши пизду, Антошка! Оставим тебя, пожалуй на завтра.
Но ещё Наташе необходимо было иметь при себе энное количество денежных знаков. А для этого нужно
домой. Ну почему всё против меня!

А бабушка была ещё тот подгнивший фрукт.
Надо сказать, что бабуля не совсем адекватно умела схватывать окружающую её беспокойную, шумную
реальность. Нельзя сказать, что бы бабушка чего-то не понимала, она прекрасно всё понимала.
Нельзя так же сказать, что бабушка плохо слышала или не умела внятно объяснить людям свои
нехитрые желания.
Она вовсе не могла говорить, и была совершенно, то есть, абсолютно глуха. Одним словом она была
глухонемая. Объяснялась она с людьми какими-то корявыми, малопривлекательными знаками. Один раз я
её видел, тогда меня посетило редкое чувство брезгливости. По-моему, она так и не освоила
трёхмерную азбуку глухонемых.
Иногда мне кажется, что таких людей надо всё же истреблять в массовом порядке. Тот, кто поспешит
объявить меня человеком не совсем гуманным, я предложил бы другой вариант, например, -
совершенную изоляцию. Крайний север, лесоповал, урановые рудники, мало ли чего ещё увлекательного
можно придумать. Опять же, Диснейленд имени Виктора Цоя простаивает.
Но когда всё это ещё будет! Вот, смотрю я из прекрасного своего далека, и вижу, что жить в это
время чудесное, уж не придётся ни мне, ни тебе!
Но вернёмся к старушке.
Язык бабушке урезала старуха Прасковья за то, что повадилась наша бабушка в огород к Прасковьи
по ночам мак таскать. Ладно, разок-другой, а то ведь через день, благо, мака до хрена. И ведь
совершенно не в коня-то корм!
Решила Прасковья это дело пресечь, как-никак свои цветы-растения, сама сажала-высевала, с
сорняком билась, не покладая рук, да и не хорошо как-то, вроде соседи, уважать друг друга надо.
Решено было устроить небольшую, местечковую засаду. Притаилась Прасковья на яблоне с тусклым
фонариком в руке, и, прокряхтев на сучках два часа, наконец-то дождалась. Бабушка Аня двигалась с
севера, проворно перебегая между невысоких стожков сена. Вот уж и сад недалеко.
Поблёскивая сизыми глазками из-за яблоневых стволов, она быстро приближалась к маковым
высевкам. Через плечо у хищной старушки была перекинута небольшая, но вместительная котомка. Со
звериным криком сорвалась со своего насеста лютая Прасковья. Повалив и смяв завопившую от ужаса
бабу Аню, Прасковья прошипела:
- Молчи сука, язык вырву! Молчи! Будешь,