Вот я бегу по высоким залам аэропорта, толкаю раздраженных ожиданием людей, спотыкаюсь о звенящие алкоголем, пакеты из «duty free», в голове весьма и весьма не нормативно. Потом насытилась не только рубашка на спине, но и новые полосатые носки. Я очень сильно опаздываю.
Передо мной шатко и быстро движутся головы носильщиков в бейсболках, бойкие глаза газетоторговцев, хмурые фуражки милиционеров, красные и зелёные коридоры, тележки, бирки, пробки и жвачная фольга на гранитном полу.
Мне бы очень не хотелось, что бы вы узнали, как закончится эта история. Скоро я сяду в кресло красной кожи в передней части серебристо-пузатого Боинга. Закажу у стюардессы сто грамм джина и буду пялиться на суетящихся под отягощенными керосином крыльями авиаинженеров с рациями, на отъезжающие налегке мясистые топливозаправщики, юркие машины с мигалками, на проворных униформенных человечков, обременённых неведомыми мне профессиями.
Вот я уже почти вижу, как ловко работает мускулистый грузчик, мой старый знакомец Валера – усатая гроза кроссвордов и отчаянный потрошитель чемоданов, трудился он, конечно, на международных рейсах. Это ему я позавчера передал мою желтую контрабандную сумку с черной надписью «Adidas». А сегодня Валера, минуя вялые таможенные органы, забросит её в багажное отделение, и я полечу в Алматы. Билет в бизнес-класс я заказал ещё неделю назад.
Через три часа полёта, просверлив воздушные недра, самолёт взвизгнет двумя парами своих толстых шасси по горячему алма-атинскому асфальтобетону и я, вдохнув душный азиатский воздух, приступлю к исполнению своего плана. Интересно, различу ли я запах дынь или абрикосов в керосиновом чаду на лётном поле и вообще, какая у меня будет стюардесса? Хорошо бы тугой сплав из тоненькой блондинки и шатенки в соках. Или неплохо было бы кого-нибудь из местных. Но, посмотрим, - сюрприз в такого рода ситуациях - вещь всегда приятная; надеюсь, курносых толстух там не держат.
Да, улететь, забыть за двадцать лет основательно присмотревшийся, залапанный город… Эх, столица, как же ты мне надоела, родимая!
Нет, я, конечно, выезжал, путешествовал, не подумайте, студнем лежачим никогда не был. Отпуска, командировки - это всё положено, всё как у порядочных человеков. За эти годы я побывал на всех континентах, кроме, конечно, Австралии. Туда мне пока накладно. Но, ничего, скоро разбогатею, да и гонорар, надеюсь, будет подпитывать.
Но, всё ж, как и работу нужно менять хотя бы раз в пять лет, мы же всё-таки не японцы какие-нибудь, так мне кажется, нужно с такой же частотой менять себе и города. Иначе… а что иначе? Да, в общем-то, и ничего. Некоторые и моря ни разу в своей жизни не видели, и нечего, живут себе, нимало не тужат. Про работу мне постоянно твердит один мой друг, который сам уже вот как восемь лет сидит за одним и тем же рабочим столом, - только компьютеры меняются, да начальники. Кстати, у меня дома компьютер с клавиатурой такого вида, что можно бы подумать, что на ней ещё дремучий Лео Толстой свою Анну Каренину ваял.
И вообще, в последнее время я смотрел на мир каким-то пожухлым, кисленьким взглядом. Все стало шатким и размытым. Сплин да и только.
Этот мой знакомый грузчик, Валера, он вот скуки не знает – хороший и грустный человек, только деньги любит без меры. Но так уж устроен человек - ни солью его не корми ни мылом, дай бы только перескочить в вагон классом повыше и, что бы ноги на стол.
Ну и что ж, почти все мы такие. А ведь он когда-то проявлял удивительные чудеса милицейской мимикрии. Служил опером в Новосибирске, но всё деньги, деньги, да неукротимая воля к власти. Погорел на каких-то наркотических взятках. Потом он, устроившись в Москве, сменил несколько профессий, был сторожем, кондуктором, курьером и даже совершал какие-то полезные движения руками на хлебозаводе.
Теперь я, запыхавшийся, кажется на нужном месте, - регистрационная стойка номер двадцать один.
Может и мой рейс тоже задержали, эх, надо было с самого начала такси ловить, дурак, - как всегда жаба задушила!
- Тут регистрируют рейс двести двадцать пять?! - бросился я к мужчине в черной форме.
Мое сердце колотится уже не в горле, а где-то в мозгу. Нужно немного отдышаться – пол дела всё-таки сделано.
Но теперь немного назад. Вчера, например, я ходил в спорт зал: прыгал вокруг груши и тужился под штангами, потом полтора часа гонял в футбол на стадионе. Затем, наша проигравшая команда, проставлялась в баре.
Пришел домой и, не раздеваясь, разметался на полу.
На днях вызывал водопроводных дел мастеров, а то что-то под ванной постоянно стали образовываться зловонные болотца. Пришел пожилой федеральный сантехник со своим характерным духом состоящим из смеси ароматов изоленты, прелой спецовки, ржавых винтиков и влажных пассатижей и отполированных до блеска грубыми руками гаечных ключей, ну, ещё конечно присутствовал едва заметный запах свежевыпитого пива. Лица его я не рассмотрел как следует, видел только подошвы коротко обрезанных кирзовых сапог и нижнюю часть тушки, другую, главную его половину, работа засосала под ванную.
Кстати, исправил он всё достаточно быстро и лишнего не взял.
Ночью я проснулся, опрокинул стул, перебрался на диван, и краем уха приметил, - в комнате безнаказанно нудило звено невидимых комаров.
Два будильника, один - музыкальный центр, а другой древний, с блестящим ключиком в круглой спине, вспугнули меня с дивана почти одновременно. Две отвратительные караморы шлёпались и тыкались жалами по копчёным сигаретным дымом потолочным углам.
Шатаясь и сшибая косяки прошел в туалет, тихо постоял, затем, неуклюжим лунатиком залез в ванную, смыл вчерашние вонь и сало, затем долго распаривался, лёжа в воде по самые глаза, читал распечатки любопытного болгарского писателя тридцатых годов. Временем до выхода из дома я располагал вполне.
Потом я с шумом встал из ванны, вынул пробку, а из шкапчика жесткую мочалку и начал густо натираться миндальным мылом. Куски тяжелой пены шлёпались в убывающую воду, таяли и быстро растворялись, как те мимолетные виденья.
Наконец, плотно зажмурившись, я начал грубо намыливать мочалкой лицо. Есть у меня, знаете, такая слабость. Пройдясь по носу, щекам я поскоблил лоб и потянулся за душем. Два раза чем-то дзынькнул на полочке, уронил в раковину лёгкий пластмассовый тюбик, наконец нашел, и тут я вдруг понял, что стою совсем не в ванной, а в какой-то каменной черной норе, и моё лицо трогает чья-то холодная рука. Ещё я слышал успокаивающий шепот незнакомых слов. Я затрудняюсь описать возникшее у меня дикое чувство страха. Мне показалось, что я дряблый воздушный шарик, выпущенный озорной детской рукой в фортку и возносящийся в суровое новогоднее небо. Вдруг ледяной свет брызнул мне в глаза и я в ужасе чуть не вывалился из ванной.
Страшно обварив себя студёным душем,