Живу я, товарищи, на Рыбинском море, в деревне Прозорово. Места, конечно, прекрасные: воздух гуляет себе в небесах, рыба хвостом свой нерест плещет, лес вполне уместный – гриб раздольно водится, зверьё всякое озорует, сейчас его, конечно, поменьше стало, но и медведь и кабан запросто тебя на тропинке поджидать могут, если ты, к примеру, остановишься и табак свой закуришь. Тут уж, конечно, держись за мошонку, охотник-грибник, не плошай! Вон в позапрошлом году мишка зимой вскочил, и так пьяного дядю Гришу Матюхина отынтелегентил – живого места не оставил, блудень шерстяной!

Так вот, позвал я к себе в гости корешка моего, Женьку Никольского, - мы на флоте с ним вместе служили - на лодке по северу ходили: он торпедист, а я так – ерунда, - акустик какой-то, слухач, - я ж деревенский, у меня с детства слух острый: слышу, как там в лесу скрип хрустит метров за сто, - таков у меня слух редкий на местах. А Женька что? Сидит себе - торпеду тряпочкой трёт, чтоб ей по водам скользить легче, но и стишки в тетрадку насвистывать не забывает, - он тогда влюбленный в кого-то на суше был накрепко. Но факт дела сейчас не о флоте.
После того как нас на берег списали, я на два года в тёплые страны рывком подался – дельце в Киргизии у меня наклюнулось, беспроигрышное дело. Это, дельце, опять же, человек с субмарины нашей мне келейно сообщил, - Анвар Карабаев, туркмен, или кто он по матушке – не знаю. Он из Таджикистана, выходец из какого-то ущелья. Хороший парнишка был, только суетливый больно был, оттого, что окружающее понимал замедленно. Его мусора через пару лет повязали начисто, как соплю.

Жека, когда я во Фрунзе был, часто мне писал всякие письма, и тревожно позванивал из столицы, волновался. Однажды прислал он мне в конвертике почтовом «пламенный привет». На письме помета: «Пламенный привет. Не вскрывать», а на уголке: «поджечь здесь». Я конечно не дурак, сразу скумекал что к чему: феерверкт, думаю, прислал, вышел на балкон и поджег писульку его... Сука, чуть руку не отняло мне громким взрывом - бомба собственной конструкции в письме интимно находилась. Он же Женька - химик, - химию всегда в школе очень уважал. А я целый месяц потом ходил подранком – людям в глаза боялся заглядывать – корку лица мне внештатно опалило, и всё красота моя, годами нарощенная, временно сошла практически на нет.

А потом он мне ещё позвонил как-то и сообщил, что в другом письме выслал он мне запись группы «Mоnаwar». Скажу прямо, что во Фрунзе достать запись такой группы было затруднительно и почти невозможно - не понимает оторопелый киргиз такой передовой мелодии – гнетёт она его прямиком на пол. А я ж - тяжелый звукт напротив - всецело ценю и поэтому друг мой, Евгений Никольский, решился на столь благородный жест своей дружеской натуры. Кассету ему лень было присылать, а, может, и даже больно накладно выходило, не знаю. Присланная запись была, конечно, в виде зажеванной плёнки, которую наверняка прослушали, а потом вытерли свои ехидные жопы все почтальоны Чуйской долины. А может, и московские меломаны тоже попользовались, не побрезговали, бесчувственные. Я ему в ответ с проводником груш коробку выслал – пусть себе чавкает на здоровье. Он на вокзал опоздал, поезд в отстойник уже отогнали, так Жэке чуть там ножки не отрезало, пока он под поездами ползал и крича: «Турсун-э-э-э, Турсунэ-э-э!». Так проводника звали киргизского: Турсун Боконбаев. Но, потом часть груш ему, конечно, кто-то отдал.

Ну, вот, приехал Женька ко мне в гости. Я его лет пять подряд звал, да он все, дурак, отказывался, не ехал - то ерундой какой-то мозг разряжал, то сифилисом лечится, а то портколий какой-то, говорит, собирает – фотографии, как я понял, в семейный кондуит кучкует. Ну, кучкует и кучкует, - пускай, себе на здоровье. Мне его родственники не интересны, - я их не встречал, они мне в субмарине свои стихи в уши не кричали. Один раз Жека все-таки приехал, правда, на день всего. Ничего, культурно отдохнули, Женька, правда, в больнице потом немного покантовался, но это не существенно.

Так вот, в этот раз собрались мы с ним на рыбалку: я снасть изготовил, Жэке спиннинг свой, который получше, снарядил, лодку проверил, - три раза ротом накачивал, - а меня, - щасть, - и по работе срочно в лес зовут по телефону, - в Чертолье зачем-то вызывают. Тут неподалёку у нас. Сосна, говорят, яростно в небеса дымом пылает. Езжай, блядь, Серёжа, туши, мил братка из своего заплечного баллончика. Я ведь лесником у нас в деревеньке бессрочно карячусь.

Ну, снарядился суетливо, свой баллончик с газ-водой взял, распылитель, маску пасечника, насос. На «Урал» вихрем взметнулся, помчался. Ну, и Жека со мной в люлю привязался, - на буйство стихии ему охота посмотреть было столичным взглядом, на природное пламенище. Романтик, ведь, поэт-прозаик.
Приезжаем: - Где пожар, бляди? Нет никакого пожара. А есть только раскиданные по полянке корешки мои весёлые и нетрезвые, которые меня через нашего гаишника Сергея Палыча и вызвали – у ребят-то наших личностных телефонов не имеется, а Сергей Палыч – пожалте, он малопьющий. Ребята сами кругом возятся, порыгивают, бутылками стреляют, самокруткой чадят. Ликование у них там образовалось – весёлый юбилей какой-то, видите ли. Расположились, кто как возле костра – балагурят, отмечают, ничем уже не брезгуют. Место ведь хорошее – прям перед тобой море тихонько трепещет, справа – тропка в сосны убегает, слева - речка, позади - лес. Отступать и то некуда. Был тут как-то ещё и стол с лавками, но - пропал, не стало. Здесь весной пастушонки Тимур и Егорка тоже какой-то свой детский праздник справляли, ну и порубили лопатой всю древесную мебель под корень.

Ну, я на мужиков поругался, - а делать-то что? Делов больше и нету – приехал, значит, – гость, изволь: пей-кушай, камаринского вальсируй, трави похабный анекдот. Мужички у нас бровастые, тяжелые, на кость окладистые, им только спиртовые пособия поскорей подноси. Женьке так сразу казанок с четвёртого стакана и поворотило. Ну, и Сергей Палыча тоже алкоголь в хищных объятьях своих потискал и в кусты отбросил. Кстати, он и на гаишника-то не очень у нас и похожий – тощий, диарейный. У него даже своей машины не было, случайно ножками зашел, гриб собирая. Он ведь себе даже и ружьё не спроворил, говорит, не могу зверька на тот свет в пустую расходовать, зверь, он должен от наших рук не смерть вкушать, но ласку! Держал он у себя в домике и волчонка махонького, которому капканом переднюю ногу отсекло. Не должны мы, - говорит Сергей Палыч, ради шкурного своего интереса из живого существа требуху на землю вываливать! Отчасти мы, конечно, согласные.

А Жека в ту пору любил из всяких напильников делать ножи разнообразные. У него братка заводской на станке что-то там такое сверлил. Ну, Жека внеурочно подрядился там для себя - срезал с металла лишний образив для востроты. Сделает, а потом, хвастается, ходит по улицам, весь люд в сторону мечется, сторонится опасного предмета. И действительно, посмотреть там было почти на что: ножики