Завелся у нас возле деревни Прозорово небольшой старичок в водонапорной башне. Ну, тихий такой старичок, жил натурально, оборудовано: с кроваткой, с буржуйкой, со свечечкой. Говорят, что зведочетом внештатно числился. Я в это, конечно, не верю. Не очень я это дело прояснял, конечно, как он туда забрался, но посредством какой-то бумажной хитрости в девяностые годы он завладел водонапорной башней и был таков. В общем, особенно не мешал никому, - выпивал умеренно и шумел в своей бочке аккуратно. Башня все равно на отшибе стоит, гул до нас неважно доносится. Была у него, конечно, и бабёшка скромная, но жила не с ним в цистерне, а пониже, в сарайчике подземном.

Народ у нас в основном в темноте прозябает и интересуется малым – напитками и рыбалкой. Море ведь под боком. Поэтому особенно никто дедулей не интересовался, живет себе в башне, ну и живет, мало ли кто у нас не живёт. Вот в прошлом году, например, цыгане табором откуда-то появились. Но их за дерзость и распутство Колька Долгов быстро спровадил: трактором на палатки решительно выполз и подровнял жилое пространство подчистую. Еле повыскачить успели, вонючки чернобровые.

Так что же старичок? А старичок – ничего себе, только безобразничал по ночам крепко. Когда вечерело, старик возился и грохотал у себя на башне и что-то всё конструировал, - потому-то и думали, что он каждый день мощный телескоп настраивает, мол, луну рассматривать. Ан нет - это был даже не телескоп, а целый дельтаплан. Собрав летательный механизм, старичок заголялся, харкал вниз и пускался в воздушный полёт. Летал он в атмосферах, куролесил как ему заблагорассудится, ветры гонял, иной раз и нужду справлял, ни чем не брезговал, сволота.
Парил он совершенно дерзко и бесстыже, иногда на довольно низкой высоте проносился, и никто его не видел и не опасался. А старичок всё видел, поскольку на лбу у него прибор для ночного просмотра был привинчен.

И так почти каждую божью ночь. Кстати, дедуля-то ведь не просто так летал, а с умыслом. С преступным, можно сказать, умыслом. Ведь был старичок наш ещё гордец и сквернослов. Летит он и думает: «Ёшкин кот, ну когда ж всё это кончится?» Все ему скорее помереть хотелось, но из ружья он себя застрелить боялся, - грех ведь, вроде, а так летишь - воздухом тебя обмывает, ветер кожу шелушит, – и ты как бы тоньше становишься, уменьшаешься, так, глядишь, и вовсе на нет сойдёшь.

«Устал, устал я от вас, мерзкие!» - шептал он про себя поймав встречный поток ветра и отталкиваясь сухими тростями ног от самой верхней точки водокачки. Он быстро набирал высоту и, делая неспешные круги над деревней, продолжал мыслить: «Зачем сыновей наплодил, гнусных, распутных? Сидят сейчас в кабаках ночных и вонючих и водку в нутро свою льют! А ведь когда-то нежные дети были, розовые. За этим ли я вас кормил-растил, гниды? Будьте вы прокляты, черти похотливые!» - и закладывал очередной воздушный поворот. Летал он исключительно против часовой стрелки. Видно, это было как-то связано с особенностью местных воздушных потоков.

Женщину он, конечно, для отвода глаз себе завёл, мол, семейные – они, вроде, гадят поменьше. А баба у него покладистая была – что скажешь, то и сделает: пол помоет, подметёт, приберётся, накормит, напоит, - золото, а не баба. В эротике тоже старичок отказу никакого не знал: и так бабу перевернёт, и так, и на голову её поставит, и поёт и смеётся – всё бабе нипочём, угрюмая женщина, неразговорчивая. Говорят, она из киргизок, была.

Заметила старческие полёты бабушка Катя, она на ночном дворе случайно сидела, и от натуги движение светил наблюдала. Старичок не рассчитал там что-то в небесах и, пролетая, ногами её по щекам царапнул. Фима перепугалась смертельно, но не закричала, натуру свою выдержала. Но, конечно же, всем своим подругам за вечерними семечками о происшествии доложила. Слух мгновенно разнёсся и многие особо любопытные личности стали зорко всматриваться в ночное небо. Кто-то что-то заметил. Банщик Егор Филлипыч видел некое подобие большой летучей мыши с бледными ногами, полудевушка Ксюша Жжонкина, библиотекарша, - черного сокола, а две старушки-целительницы приметили даже небольшого дракона с черными шишками на лбу.

Даже некоторые мужики, отвлекшись от любимого досуга, стали посматривать на ночное небо и что-то там такое наблюдать. А дедуля между тем совершенно забылся: кувыркается, жопой к верху сверкает, и даже похохатывает в отдаленном поднебесье… В одно время он даже пробовал рукоблудить в полёте, но вышло плохо: забрызгал себе все лицо и, ужаснувшись, чуть не сорвался в воздушную пучину.
Вскоре в избе у сельского старосты Карпуши Рыбкина состоялось тайное заседание, - как бесстыжего летуна изловить и наказать. Накурили, конечно, в избёнке страшно, пока думали. Не продохнуть. Для лучшей мозговой работы пригубили по стакашеку. Сначала решили большую сеть ставить, - рыбаки ведь кругом. Но потом подумали, что хлопотно это больно. Да и вор ночной заметит сразу. Тогда Ваня Клягин предложил из ружья мишень сшибать, но за это статья светит, накладно. Вдруг несмышленый мальчишка Севки Боброва из под лавки подсказал, - из рогатки, мол, садите - верное дело! или копьём ещё достать можно! Мужики удивились столь юному разуму и дали на всякий случай мальцу подзатыльник. Решили строгать луки, рогатки, пращи. Они бесшумные и один человек ими укромно управится может.

Как обычно, в полночь, Петр Иваныч вышел свои осквернять небеса. Он прикурил папироску, и нервно сжавшись, оттолкнутся тощими пальцами от ржавой поверхности. В эту теплую ночь он как обычно вылетел без рейтузов. «У-у-у, - думает, - вот как сейчас весь сдрочусь в воздухе, тогда посмотрите у меня, черти необразованные! Давай воздушная пучина – корябай мое сморщенное тело!» Петр Иванович мельком взглянул на деревню и лицо его тут же переменилось. «К чему бы это?» – тревожно подумал старичок, увидев внизу задранные головы и нацеленные в его сторону копья и луки. Заложив уклонительный вираж, озадаченный старичок скрылся за хмурым лесом.

Поняв, что его раскусили, Петр Иваныч немного погоревал за чашечкой спирта, но затем улыбнулся и стал летать днём. Он совершенно бесстрашно сбрасывал свое оскорбительное трико, одевал фуражку лётчика «Воздухофлота», взмывал в воздух, распевал песни и похохатывал. «Рви, рви меня на части, сизый ветер!» - кричал он в сторону моря, пытаясь скрутить петлю Нестерова.
На некоторое время жители от такой дерзости совершенно оцепенели. Но, через пару дней, конечно, в гневе оправились. Это было в понедельник.

А во вторник, в полдень, Пётр Иванович снял со стены ржавый тромбон, душераздирающе в него зарычал и, понимая всю торжественность очередного дневного воздухоплаванья, хотел было сказать что-нибудь возвышенное и ответственное, но ничего не смог придумать и прокричал красным голосом: «Да здравствует Первое мая!» Он совершенно безбоязненно фланировал над деревней и один раз даже коварно спикировал на сонное овечье стадо, которое почему-то совершенно его не испугалось, а продолжало жевать свою полезную