Ивану Григорьевичу почему-то стало не по себе. Он понял, что нужно срочно чем-то заняться. Тут же его внимание привлекли две маленькие женщины, о чём-то разговаривавшие. Иван Григорьевич аккуратно опустился за стогом сена, возле которого стоял колёсный трактор, и, немного поводив ушами, затаил дыхание. Женщины обсуждали ближайшие новости:
– Старушечка малахольная под поезд кинулась. Прям так вся и кинулась, вместе с сумочкой своей саквояжной, – говорила невысокая женщина в косынке, – Тут у нас, в Шестихине!
– Господи помилуй! – ужаснулась её подружка Анна Анатольевна, – это чего ж она так?
– Да тоска на старости лет взяла, одиночка была. От скуки, наверное. Чего одной-то в деревне жить. Это в городе легко, – встал с утра, в метро потолкался до обеда, а потом покушал и отдыхай себе в ванной или носки на рынке продавай. Чем не жизнь?
Женщина вздохнула и взяла в рот травинку. На крыльце лежал ушастый кот и, растопырив когти, медленно чистил языком косматую лапу.
– Ну, в клубе-то чего интересного было? – поинтересовалась невысокая женщина.
– Да, калиостра какой-то надсаживался, а так ничего особенного, – сообщила женщина и протяжно зевнула. – И вот это ещё, я тут гуся щипала, так перья…
Ивану Григорьевичу надоело слушать глупости – он отбежал от стога, взмахнул руками, перемахнул через забор и полетел над картофельным полем, стараясь ухватить с листьев колорадского жука.

А на следующий день случилось нехорошее. Вернувшись из магазина с сумкой наполненной хлебом, макаронами и мукой, Иван Григорьевич обнаружил, что дверь дома открыта настежь, а висячий замок, на который запиралась дверь, валяется в траве. Дужка замка была жестоким образом перекушена каким-то страшным инструментом.
– Кто здесь, пожалуйста?! – ужаснулся Иван Григорьевич, заглянув в дом. Волнуясь и обливаясь потом, он прокрался к кладовке и распахнул дверь. Крыльев не было. Иван Григорьевич побегал по дому, поминутно заглядывая под кровать и за печку, потом безрезультатно осмотрел сарай. За тумбой, на которой покоился телевизор, Иван Григорьевич наткнулся на два бруска лыжной мази, недоеденных мышами. Исчез и Солженицын. Ивану Григорьевичу стало страшно и одиноко. Он сел, закутался в одеяло и негромко заплакал. Вовремя незаведённые часы остановились, и в доме находилась каменная тишина.
Так просидел он до вечера, вяло и невпопад отвечая на мелькавшие в голове вопросы: что делать? срочно уехать? кто это сделал? заявить ли милицию? а может побежать и утопиться в море? Сухопутная жизнь казалась ему теперь дикостью и невежеством.
Он лёг на свою узкую кровать и задержал дыхание. Не улице нетерпеливо рычали комары, ударяясь хищными телами в пластмассовую сетку, пытаясь плечами протолкнуть её внутрь. Иван Григорьевич быстро уснул, и было слышно, как шевелятся во тьме его заплаканные глаза.

С утра Иван Григорьевич включил телевизионную машину и долго, с невыразимым презрением наблюдал корчи двух эстрадных комиков с непристойными фамилиями. Подозрения в краже пали на соседа Мишу, потом Иван Григорьевич направил тоннель своих мыслей на церковную старушку. Но старушка и летучие крылья настолько не связывались в голове у Ивана Григорьевича, настолько она была жалка и маломощна, что он мотнул головой и снова обратился к соседу. Иван Григорьевич представил себе пьяного, чубастого Мишку, летящего по небу и хохочущего. Потом он увидел его подругу Веерку, бесстыже парящую над крышей Ивана Григорьевича и размахивающую бутылкой. Он вспомнил песни, которые они горланили и подумал: «Нет, не они это. Фантазия у них тиха, чтобы с крыльями управляться».
Внезапно он вскочил из кресла:
– Пора!
Отбросив малодушие, Иван Григорьевич засуетился, – он решил сделать себе новые крылья и продолжать полёты. «Плевать я хотел, будь что будет!» – смело думал он, вытаскивая из сарая титановые трубки, туго увязанные в толстый пучок. «Что я мешаю кому-то? Вор ли? Нет, меня не спугнуть! Не сдамся!» – окончательно определил свою позицию Иван Григорьевич, ловко натягивая припасённый на экстренный случай капрон. «Меня так просто не возьмешь!» – Иван Григорьевич выкатил бутыль с «И-16» и показал в коридор дулю.
К вечеру смесь «И-16» высохла, и новые крылья были готовы.
Деревню покрывала неопределённая теплая хмарь и Ивану Григорьевичу страстно захотелось выпить и полетать, испытать новые крылья. Он быстро кинул в рот водку из приземистой рюмки и немного порозовел душой. Он вдруг вспомнил, как он, совсем маленький Иван Григорьевич рождается в небольшой деревеньке, мимо которой его отец и мать проезжали, путешествуя на новом посольском автомобиле. Он увидел свое маленькое фиолетовое лицо, захлёбывающееся рёвом, усталый лик матери и любопытные лица туземцев. Отец немного растерян, он поторапливает и суетится возле машины – нужно добраться в посольство до наступления ночи… «Всяко бывает!» – вздохнул Иван Григорьевич и начал одевать крылья.
Через две минуты он взвился к маленькому облаку и принялся рассматривать лежащую внизу жизнь. По поводу пятницы люди были благодушны – как могли подшучивали друг над другом и проливали на колени яблочные компоты.
Иван Григорьевич услышал, как внизу искренне заплакал детский голос.
– Да это же не мужик, а притон ходячий! – возмущенно воскликнула какая-то женщина, но откуда вышел крик, этого Иван Григорьевич узнать не сумел.
Зато Иван Григорьевич увидел, шкиперобородого толстяка, который как сундук сидел на крыльце и от скуки строгал ножом щуплую палочку. Тётка Агафья, прозванная за свою жадность муравьиной титькой, луковицей торчала в огороде и чистила карасей. Сухопутная старушка с рюкзаком и в шляпе держала путь в магазин; за ней безнадёжно трусила рыжая собачка. «Матвеевна за колбасой отправилась. По плану сегодня привоз был» – удовлетворённо отметил Иван Григорьевич. Бултыхая щеками, пытался догнать последний автобус широкий мужчина с мешком за плечами. А совсем недалеко, рядом с возрождённой свинофермой, колышущиеся от янтарного жира животные со степенным достоинством шли на убой.
Иван Григорьевич опустился возле старого сарая, стоящего на территории свинофермы и сквозь щель заглянул внутрь. Там, на соломенном брикете, жадно и неумело совокуплялись длинные деревенские подростки. Губы девушки, как нежная сёмга, извивались, целуя конопатый лоб, нос и щёки белобрысого паренька. Иван Григорьевич осуждающе покачал головой, но шуметь и вмешиваться не стал, мелко отошел от щели и, сделав короткий разбег, захлопал крыльями и полетел так, что высокая трава приятно щекотала ему живот и щёлкала по пальцам ног. Углом глаза он заметил, как что-то большое и тёмное двинулось на колокольной звоннице; Иван Григорьевич стал напряженно всматриваться, но ничего не увидел. Звона тоже не было слышно.
Иван Григорьевич завалился на левое крыло и оказался возле речки Чертолии, по обоим брегам которой полыхали на ветвях гроздья надречной калины. Четвёрка уток сделала мягкий вираж и слаженно приземлилось на скользкую воду.