её. Я ей звоню, звоню - не берет трубку... Слышь, Вань, дай я с твоего звякну, – а то она мой номер знает.

Иван протянул телефон.

- Привет, Лидуня, - услышал он непривычно сладкий голос шефа. – Это я... Соскучился...

Потом была длинная пауза, после которой Юркин голос стал еще слаще. – Да, Лидочка, всё осознал... Больше не буду... Честное слово.... Я сейчас приеду.... Чем это ты занята?.. Нет, я не могу ждать... Я уже лечу... Как на чём лечу? На крыльях любви!.... У меня нет крыльев?!...

Чуждые интонации исчезли из голоса Аникеева.
- Короче так, минут через сорок выходи из дома и смотри вверх... Что буду делать? Качать серебряным крылом.... Тебе, Лида, тебе!

Аникеев закрыл телефон, протянул его Ивану и сказал:

- Вань, ты не очень торопишься? Час-полтора есть у тебя?
- А чё такое-то? – Иван настороженно посмотрел на начальника.
- Да я на аэродром завернуть хочу, тут недалеко. Аэроплан свой выкачу, смотаюсь до города, вокруг Лидкиного дома облечу и назад.
- Да ты чё? Снег вон идет, туман. Да и какой ты летчик ещё?
- Ты, Ванюха, не ссы. Тут по прямой - минут пятнадцать всего. И авиатор я опытный: я уже шесть уроков взял.

Они свернули с шоссе на узкую дорогу и, попетляв между отягощенных снегом елей, уперлись в ржавый шлагбаум с жестяным диском посередине, на котором, как фрагменты древней фрески, проступали остатки герба ДОСААФ.

Оставив машину у ворот, друзья пошли пешком. Тяжелый Аникеев шёл впереди, почти не поднимая ног, разваливая снег надвое, как плуг. Позади него в кильватере семенил Иван. За вторым поворотом перед путниками открылась большая заснеженная поляна. О том, что поляна когда-то имела отношение к авиации напоминали циклопический полосатый носок на шесте, грязный и, несмотря на дыры, туго надутый ветром, и несколько металлических сараев характерной формы. Кроме Аникеева и Ивана вокруг не было ни души.
Порывшись в карманах, Аникеев достал ключи.
- Жди меня здесь, - сказал он и направился к одному из ангаров.

Вскоре оттуда донёсся звук запускаемого мотора. Это был странный звук. Обстоятельный бас компрессорного движка мешался в нем с истеричностью бензопилы. Самолёт, минут через пятнадцать выкатившийся на поляну, тоже был странен – уродец с большой глазастой головой и высокой вертикальной лопастью хвоста, между которыми практически отсутствовало туловище. Картину дополняли повернутый назад пропеллер и полозья вместо колес, широкие и красные, как гусиные лапы.
«Боинг, блин», - подумал Иван.

Боковая стенка кабины поднялась, и Аникеев спрыгнул на землю.
- Ну, вот он, мой красавец. Истребитель «Бекас Х-32», производства республики Украина, не видимый радарами и неуловимый, как тот Джо. Крейсерская скорость 120 км в час.
- Чё то немного, - сказал Иван.
- Достаточно для выполнения боевой задачи, - успокоил товарища Аникеев. – Прокатиться хочешь?

Иван посмотрел на самолёт, потом на его уверенного пилота и махнул рукой:
- А, была – не была, давай! В конце концов, гонщик я или кто?
- Тогда полезай назад.
Иван забрался в кабину, довольно просторную, учитывая портативные размеры всего самолета.
- А чё это, у меня тоже тут руль и ручка какая-то? – спросил Иван.
- Так самолет же с двойным управлением, - отозвался Аникеев, застегивая ремень. Инструктор там сидит.
- А управляет-то из вас кто?
- Я в основном...
По спине Ивана разлилась прохлада, будто ему за шиворот плеснули стакан воды.
- Как это, в основном?

Самолет тронулся с места и покатился по полю. В окне побежали елки, всё быстрее, наступая друг другу на пятки, сливаясь в одну сплошную темно-зеленую полосу.
- Я взлетаю и в воздухе рулю, а он сажает, - крикнул Аникеев через плечо. - Но ты, Ванюха, не ссы Я знаю, что делать.

Да, подумал Иван, сразу успокоившись, Юрка, он знает, что делать, всегда. Даже когда на самом деле не знает. Иначе не гоняли бы они на джипе по экзотическим странам, не летели бы сейчас на его самолете, да и вообще они давным-давно не были бы живы – ни сам Аникеев, ни он, Иван.

В окне промелькнули и исчезли верхушки деревьев. Иван посмотрел в окно справа от себя и увидел, как лес и игрушечные кубики деревенских домов, нанизанные на нитку дороги растворяются в белом, словно утопая в молоке. Через несколько секунд на поверхности молока не было видно уже ничего. Картина слева была точно такой же. Как и впереди, за лобовым стеклом, которое быстро покрывалось слоем снега.

«Ну, вот, и в окошко не посмотришь», - огорчился Иван. Лица Аникеева он не видел и отвлекать пилота разговорами не хотел. Некоторое время Иван разглядывал панель управления. Циферблатов на ней было не на много больше, чем в автомобиле.
«Наверно, по приборам летим - не видно же ничего... Хотя как приборы могут знать, где Лидкин дом?»

- Юр, слышь, Юр, - позвал Иван. – Долго ещё?
Аникеев не отвечал.
- Чё молчишь то? Уснул что ли? Куда мы летим-то? Я не вижу ни хрена.
Аникеев процедил сквозь зубы что-то неразборчивое.

Второй стакан опрокинулся за шиворот Ивану. На этот раз вода была ледяная.
- Юр, может это, ну его на фиг, такие полёты. Давай вернёмся, а?
Аникеев обернулся и, как бревном, прижал Ивана взглядом к креслу.
- Вернемся куда? Выбирай! – он обвел рукой одинаковую бледно-серую муть.

Мысли Ивана закружились, как на карусели – быстро, пёстро и бестолково, сердце провалилось в середину живота и стреляло оттуда короткими неровными очередями. В горле застрял пузырь тошноты и жажды, который нельзя было ни выплюнуть, ни проглотить.

- Ыыы, - простонал Иван, - ыыыы!
Он хотел сказать совсем другое, но получалось именно это бессмысленное мычание, сердитое и жалобное. Каждой клеткой испуганного мозга он понимал, что оказался в ситуации почти безнадежной, и что ещё хуже, никак повлиять на неё он не мог.

- Не ной, – сказал Аникеев. - Я по квадрату хожу, как учили, чтобы далеко не улететь. Горючего должно хватить часа на три. Авось, пронесёт.

Иван, наконец, справился с приступом ужаса. Дверь в какое-то дальнее хранилище его сознания сорвало с петель, и оттуда хлынули давно томившееся там слова.

- Это всё ты! Ты!! Экстремал хуев! Всё мало тебе! Всё приключений на жопу ищешь. Вот и нашли. Ёбнутый ты, Аникеев, на всю голову ебнутый. Не даром жена от тебя сбежала, несмотря на все твои миллионы. Сажай машину! Меня не ебёт как! У меня семья - дочь, жена и больная теща. Сажай, Экзюпери, бля!

Аникеев молчал, глядя в туман, а Иван продолжал говорить - горячо и громко, перекрывая шум мотора, брызгая слюнями и время от времени пиная кресло Аникеева ногами.

- Ты ведь давно уебениться хочешь. Давно! Думаешь, я не знаю? Кто придумал кататься по Онеге в конце марта, на танке твоём ебучем? И знал ведь, что только что две машины ушли под воду с концами. Нет, говорит, хочу