вариант ответа. Даже такой болван как Сева это понял.
- Бббеспокоит, - промямлил он, хотя, я уверен, в этот момент собственное ближайшее будущее беспокоило его куда больше половой неприкосновенности жены.
- Вот видите, значит, мой монолог или, правильнее сказать, мой перформанс – акт вполне контркультурный. Кстати, в какую духовную категорию отнесли бы вы страстную любовь отца и дочери. Стёб? Треш? Или какую-то другую?
- А... ахтунг это, - если слышно сказал Сева.
- Ахтунг? Вы на немецкий перешли, Всеволод? Что ж, с удовольствием побеседую с зятем на этом прекрасном языке. Ах, простите, я забыл. Вы ведь языками не владеете. Для писателя, Сева, вы на удивление лингвистически бездарны. Впрочем, я отвлекся. Итак, сексуальный контакт между отцом и дочерью – это на русском контркультурном сленге ахтунг. Объясните мне, Сева, что скрывается за этим красивым словом.
Зять медлил. Пришлось приложить момент силы к его ушам.
- Ну же, прошу вас!
- Ах! – вскрикнул Сева. - Ахтунг – это не ккконтркультура. Это тттема, которой стрёмно кккасаться.
- Стрёмно, то есть нельзя? Почему нельзя? Неужели для по-настоящему прогрессивных литераторов, смело использующих нецензурную брань, пишущих об оргиях и убийствах, называющих самих себя и друг друга «падонками», могут существовать запретные темы? И если такие темы существуют, то какая же это контркультура? Откуда эти табу, первобытные, по сути своей, пережитки? Где освобождение от тесных пут условностей и приличий? Где пощечина общественным вкусам? Где, наконец, свобода творчества? Или условности держат вас за уши, так же, как я сейчас? Объясните же мне, почему нельзя касаться тем-ахтунгов?
Сева думал долго.
- Ну, просто, потому что нельзя, - выдавил он наконец.
- Потому что нельзя? Ну, какой же это ответ? Видите, опять попсня получается, причем самой низкой пробы. Вы, Сева, я вижу, испытываете трудности в формулировках. Это понятно. Ясно излагает только тот, кто мыслит ясно. Что ж, я сам попробую. Ахтунг – это табу, выросшее из фобий - тайных и могучих страхов. Фобии эти личностнообразующее. У вас самих, Сева, и у большинства ваших коллег по цеху и читателей нет ни принципов, ни ценностей, а есть только страхи и табу, через которые вы себя и определяете. На вопрос «кто я такой?», который вы себе осмысленно задать не решаетесь, но который, тем не менее, витает где-то там на периферии вашего пугливого сознания, вы отвечаете что-то вроде: «я не пидарас» или «я не трахаю маленьких детей». Звучит гордо, не правда ли? Затронуть «ахтунг» – значит поколебать саму основу вашей, с позволения сказать, личности. Стоит допустить возможность того, что табу не существуют, что всё позволено – и вам становится нечем гордиться, и сами вы исчезаете. Выбор термина показателен. Ахтунг! Внимание! Предупреждение такое – не ходите туда, бесстрашные контркультурщики, братья во убогости, вам там будет неуютно. Хотя ничего страшного, в общем-то, и нет. Вы, Сева, сейчас сами в этом убедитесь. Давайте с вами разоблачим какой-нибудь типичный ахтунг, сорвем с него покровы пещерных запретов. Как на счет педерастии? Срывать покровы будем не на словах, а на деле. По-родственному так. Вот и позиция подходящая.

Я почувствовал, как напряглись хилые мускулы Севы.
- Не надо, Владимир Сергеевич, пожалуйста, - попросил он.
- Боитесь? Ну, хорошо, с этим подождем. Видите, Сева, я прислушиваюсь к вашему мнению: это при ведении дискуссии необходимо. Тогда давайте вернемся к так называемому инцесту. А именно, к союзу отца и дочери. Вы говорите, такой союз, даже с прогрессивной, контркультурной точки зрения - это ахтунг, табу. Почему, интересно? Сама по себе связь отца с совершеннолетней дочерью не только преступлением не является, но даже не может быть обложена штрафом. То есть, юридически все в совершенном порядке. Поверьте, законы я знаю хорошо. Может быть, это некая заповедь, канон, переданный смертным свыше? Как бы не так. Вы, Всеволод, знакомы с книгой Левит?
- Нет, - прошептал Сева.
- Я почему-то не удивлен. Так вот, Левит - это третья книга Торы и Ветхого завета. В ней изложены правила поведения, обязательные для еврейских священнослужителей и населения в целом, переданные сверху через пророка Моисея. В том числе запреты, «ахтунги» сексуальной жизни. Подробнейшие. Не должно - гласят эти правила - спать с матерью или мачехой, сестрой, родной или сводной, внучкой, теткой по отцовской или материнской линии, кровной или не кровной. Упоминаются самые разнообразные родственницы, вплоть до свояченицы. А про дочь нет ни слова. Почему, как вы думаете?
После мучительной паузы Сева предположил:
- Мможет, зззабыли?
- Забыли? Евреи? – мне стало весело. – Вы, Сева, действительно талантливый юморист. Про мужеложство и про излитие семени в скотов прописали подробно, а вот про дочерей как-то запамятовали. Неужто древние иудеи о невинности ослов и волов заботились больше, чем о своих кудрявых дочурках? Конечно, нет! Просто авторы Писания знали: это – можно. А иногда и нужно. Иначе зачем бы они включили в книгу Бытия, первую книгу Библии, историю про дочерей Лота, поивших вином и трахавших родного отца две ночи подряд?
Вопрос, разумеется, остался риторическим.
- Кстати, эта история была очень популярна у художников Возрождения. Ее ярко и с удовольствием иллюстрировали Питати, Каваллино, Джентиллески, Тициан. Не остались в стороне и голландцы: Гольциус, Эйтевал. Откуда такой интерес именно к этому сюжету, при всем многообразии тем в Ветхом и Новом заветах? Мотивация мэтров живописи любопытна, не правда ли? А Рубенс посвятил аж две картины римлянке, кормящей пожилого отца грудью. На одном полотне задействована левая грудь, на другом - правая. Художник не успокоился, пока не достиг симметрии. Все эти картины написаны с большим чувством, этого невозможно не заметить. А несколько столетий спустя, Фрейд объяснил нам, что влечение между отцом к дочерью взаимно и нормально. Абсолютно нормально. И даже необходимо для формирования психически и сексуально здоровой женщины. Так что, видите, Всеволод, мое желание совершенно естественно. И не противоречит закону, ни мирскому, ни божьему. Вы согласны?

Я так увлекся, что только сейчас заметил, что Сева плачет. Его плечи мелко вздрагивали, он дышал часто, как собака, а на стол время от времени падали слезы, разбавляя красные лужи.
- Сссогласен, - пролепетал мой зять, - Вы правы, Владимир Сергеевич, делайте с Ириной, что угодно, только отпустите меня. Пожалуйста, прошу вас, отпустите.

Мерзавец от страха совсем отупел. Моя лекция была пустой тратой времени. Бисер перед свиньей.
- Хорошо. Я вас отпущу. Только давайте сначала наведем порядок на столе, - я пригнул Севину голову к клеенке. - Чем разлили, тем и убирайте. И, пожалуйста, побыстрее.
Сева вытянул распухшие губы трубочкой и погрузил их в бордовую лужу на клеенке. Звук был забавный, швыркающий, будто старушка пила чай из блюдца.
Лужа стала меньше,