В середине июня в город пришла жара. Горячее вязкое желе растеклось по улицам, до верху, как банки, наполнило дома, замедлив движения и приглушив звуки. Ходить, разговаривать, думать было лень. Мы с Ромкой целые дни проводили на пляже и часами не вылезали из воды. Моя сессия только что закончилась, Ромкина еще продолжалась. В нижнем ящике стола, подальше от глаз, лежали две повестки из военкомата.

Вечером накануне очередного экзамена Ромка садился зубрить, бурча себе под нос.
– Ну, и хули ты целую ночь свет жег? – спросил Василий Семеныч моего приятеля однажды утром.
– К языкознанию готовился, – ответил Ромка, протирая красные от недосыпа глаза.
– Всё выучил? – поинтересовался я.
– Ага, щас, – Ромка вздохнул. – В башке все перемешалось. Помню только, что в классификации Реформатского есть нахская группа языков. А больше, хоть убей, ничего не помню...
– Нахская? – переспросил Семеныч и вдруг захохотал. Мы с Ромкой вздрогнули – и от удара звуковой волны, и от неожиданности. Семеныч изредка ухмылялся, но на нашей памяти по-настоящему смеялся он впервые. – Нахский язык – вещь полезная, – продолжал между тем дядя Василий. – У нас в депо по нему специалистов до жопы, через одного – кандидат наук. А уж Никодимыч из вагоноремонтного – тот, бля буду, академик...

– Неужели и вас превзошел, дядя Василий? – не поверил Ромка.
Семеныч посмотрел на моего приятеля как на слабоумного.
– Никодимыч-то? Да он по нахской части любому наху фору даст. Талант у человека, да....

Экзамен Ромка сдал на тройку и был очень доволен результатом.
Когда вечером с работы пришел Семеныч, его желтая лысина блестела от пота, словно натертая воском.
– Вот ведь, жара–то, распроёб её мать, – сказал хозяин квартиры, отдуваясь. – У нас ведь как? Десять месяцев в году жопу морозишь, ждешь тепла. А как жара придет, так заебывает за два часа. Уффф!

– Квасу холодного не хотите, дядя Василий? – предложил я.
– Квасу? – прогудел Семеныч и нахмурился. – Покупной что ль? Из бочки на углу?
– Конечно. Откуда же еще?
– Не, паря. Из бочки, ну его на хуй. – Семеныча поморщился.. – Ты знаешь, чё в той бочке было, до того, как в неё квас налили?
– Не знаю, – согласился я. – И знать не хочу.
– И правильно, что не хочешь, – одобрил Семеныч. – Если узнать, охуеть можно. Такая в жизни случается поебистика да ебанистерия, что нарочно придумать нельзя. Вот взять хотя бы случай с Феликсом...

Семеныч вдруг замолчал, будто спохватившись. Но мы с Ромкой почувствовали приближение истории и в один голос сказали:
– А что было с Феликсом? Расскажите, дядя Василий!

Внутренняя борьба отразилась на лице Семеныча колебаниями исполинских усов. Но уже через несколько секунд усы выровнялись по горизонтали, между ними вспыхнул огонек «Астры», и Семеныч начал рассказ.

– Есть возле нашего депо заводик один. «Физприбор» называется. Хуевины разные мелкие делает для школ. Не «Уралмаш», в общем, и не «Камаз», так пиздюлинка малая. И был у меня на том заводе один знакомый. Феликсом звали. Хуевое, честно сказать, имя. Пидористическое немного. Хотя имя – это дело такое, от человека не зависит, тут уж как повезет... Работал Феликс этот – по великому своему трудолюбию – ночным сторожем.

Мы со Швариком, корешем моим, с Никодимычем и другими деповскими мужиками иногда заходили к Феликсу после вечерней смены. За жизнь поговорить, ну и выпить, само собой.У него там ночью раздолье. Завод пустой. Никто мозги не ебет. Выпивку с собой приносили. А вот пожрать сообразить – это посложнее. Магазины-то закрыты. Не хватало закуски. Поэтому мужики часто запивали водой. Нальют в ковшик из бака эмалированного – такого, знаете, с кранчиком – и по кругу пускают...

Семеныч сделал паузу и добавил – Я, правда, не запивал. Потому как вредно это.

– Ну, посидим, вмажем. Начальство поматерим. Отведем душу. Бывало, кто и бабу свою в сердцах помянет. А Феликс только того и дожидается. Больно он на баб был сердитый. А все почему? А потому, паря, что он Нинку, жену свою бывшую, с армяном каким-то застукал. И с той поры в голове у него возмущение произошло. Стоило кому чего про женщин сказать, Феликс уж слюной брызжет. Мол, бляди они все. И рассказывает свою историю. Во всех разрезах.. И чего куда хачик тот совал. И как Нинка визжала да подмахивала, и как сиськи ее тряслись. И как она армянские мохнатые яйца пальцами перебирала. Срамота одна...

Я как-то говорю ему: «Совсем охуел ты, Феликс, один как сыч в пустом заводе сидючи. Кадому встречному-поперечному выкладываешь как твою жену ебали. На хуя, а?» А тот аж пятнами пошел: «Это я вас, дураков, предупреждаю. От баб в мире все беды. Послушайте, олухи неграмотные, что умные люди-то говорят».

И понес, как по писанному, чего какой мудрец про женский пол хуевого сказал. Всех помянул. И Платона греческого. И этого, который теорему главную придумал, Пифагора что ли. И Гоголя – не того, который Тараса Бульбу написал, а который немец...
– Может, Гегеля? – поправил Ромка.
– А пёс его знает, может и его, – согласился Семеныч. – Мол, в бабах разумения нету совсем, одна ебля да свара на уме. А, хули, оно и понятно: дурная баба и Платона заебет.

Делать-то Феликсу совсем нехуй было, вот он книжки разные мудреные и читал, да в тетрадку себе херь разную заносил. А всего чаще вспоминал он святых угодников да монахов разных, какие в старину жили. И прописали, мол, те божьи люди, что баба – это сосуд зла. И что чертовщина разная в мире – вся от них. И потому, мол, женщин надо в сугубой строгости держать, а лучше бы их вообще всех ебнуть.

– Как это «ебнуть»? – не понял я.
– А так. Перепиздошить к едреней фене. Извести как клопов или там мышей. Чтоб в мире соблазна не было, и люди вместо того, чтоб ебаться, богу бы молились. Ну, я возразил ему, что совсем-то без баб нехорошо будет. Только Феликс слушать не хочет. И говорит мне, сукин сын, при мужиках: «Вот ты, Семеныч, сидишь тут с нами, бухаешь, а жена твоя в это время, может, два хуя в рот берет, да еще и свистит».

Хотел я Феликсу промеж рогов въебать. А он вскочил, шустро так, отбежал в сторону и руками машет:«Чё ты, мол, Василий, я для примера только, пошутил». Шутник, бля... Ну, плюнул я и домой ушел. Иду по улице и мысли у меня в башке нехорошие шевелятся. А что если в самом деле Офелия Тимофеевна, царство ей небесное – того, на стороне поебывается? А потом рассудил маленько: я жену свою зазря не обижаю, в доме всё делаю чего надо, получку, опять же, не пропиваю всю... И случись, не дай бог, такая хуйня, совесть моя будет чистая... А так, конечно, гарантию никто не выдаст. Это уж как повезет. Потому как баба. Разумения нету ни хуя.

Так-то Феликс вроде и неплохой был мужик. Рыбачили, бывало, вместе. На футбол ходили «Локомотив» смотреть. И не жадный. На ихний завод иногда материалы дефицитные завозили, так он спиздить давал...

Василий Семеныч затянулся «Астрой».