Когда раздался треск, Морданов подумал, что это лопаются от мороза стволы деревьев. Деревья, правда, были далеко – метрах в сорока, на берегу небольшого, озера, по середине которого Морданов устроился со своим рыбацким ящиком, удочкой и ледобуром. Но и мороз был сильный. Холода в этом году наступили сразу и резко. После сырого бесснежного ноября в первую же неделю зимы температура упала, будто с обрыва, и за последние четверо суток не поднималась выше минус восемнадцати.

Жена Лариса покрутила пальцем у виска, когда накануне вечером Морданов объявил, что собирается на рыбалку: «С ума сошёл! Яйца застудишь». Морданов пообещал надеть кальсоны с начесом, и жена успокоилась, сказав, что раз такое дело, она как следует отоспится после ночного дежурства.

Треск едва отметился в сознании Морданова, прошел по касательной где-то на самой его границе, не потревожив ярких, почти осязаемых картин, нарисованных воображением. На этих картинах был предстоящий переезд, Москва, работа в ведущем центре нейрохирургии, зарплата, которой не стыдно, может быть, даже слава. Морданов приехал на пустое, едва успевшее замерзнуть озеро, чтобы вдоволь полюбоваться стереослайдами успеха – долгожданного и уже такого близкого.

Ящик, на котором он сидел, вдруг накренился - так, что Морданову пришлось вцепиться в его края. Морданов увидел себя в центре многоконечной серой звезды. Со всех сторон была свинцовая от холода вода, в которую он вместе с ящиком медленно соскальзывал.

А в голове Морданова - в двухсотый, наверно, раз за последние сутки - звучал баритон профессора Епифанцева:
- Константин Валентинович, я думаю, нам нужно поговорить о вашем будущем.
О его будущем... Вот, значит, почему столичное светило так часто озаряло провинциальную больницу в последние месяцы. Выходит, это не просто ностальгия по родному городу и клинике, в которой прошла его молодость: профессор присматривался, выбирал – и выбрал.
- В понедельник вас устроит? – спросил Епифанцев.
- Конечно, профессор, - слова с трудом пробились из пересохшего горла Морданова. - У меня операция в десять утра, но в остальное время я в вашем распоряжении.
- Вот и прекрасно. Кстати, что там у вас за операция?
- Эпидуральная гематома. Судя по снимкам, небольшая.
- Что собираетесь делать?
- Как обычно. Костно-пластическая трепанация, удаление сгустков крови и жидкой части, гемостаз..., - начал перечислять Морданов.
Снова, как пятнадцать лет назад, он чувствовал себя студентом перед грозным завкафедрой. Тогда Епифанцев поставил Косте Морданову тройку - со скрипом, из уважения к отцу - и посоветовал держаться подальше от хирургии в любом виде, в особенности, нейро. Но в этот раз Епифанцев удовлетворенно кивнул.
- Хорошо, хорошо. Вы мне позволите вам ассистировать?
- Вы? Ассистировать мне?!
- Ну да, вам. Если вы не возражаете, конечно, – улыбнулся профессор.

У Епифанцева хорошая улыбка – открытая и непринужденная, полная доброжелательной, без капли спеси, уверенности. Если вы обладаете такой улыбкой, то она одна, сама по себе, пока ещё не сказано ни единого слова, внушает мужчинам желание делать с вами бизнес или вместе отправиться в спорт-бар пить пиво и смотреть бокс. Женщин она тоже заставляет хотеть делать с вами бизнес, отправиться в бар и не только. Для своих пятидесяти семи Епифанцев очень моложав. Высокий, худой, прямой как палка, с жесткой щеткой седых волос – он больше похож на американского генерала, чем на врача.

- Разумеется, Алексей Николаевич. Для меня это большая честь.
- Вот и прекрасно, - Епифанцев похлопал Морданова по плечу. – А после операции и поговорим.

...Вся нижняя половина тела вспыхнула, будто ее обмакнули в керосин и подожгли. Стальные пальцы холода стиснули ноги, расплющив их в лапшу и пережав артерии. Кровь хлынула вверх, подхватила сердце, и оно задергалось в горле, как детский мячик на струе фонтана.

Из осколков, на которые ужас разбил недавние яркие картинки, в мозгу Морданова сложилось, как в калейдоскопе, слово «пиздец» и много восклицательных знаков. Морданов понял, что, уйдя под воду, обратно он уже не вынырнет. Намокшие унты, ватные штаны и куртка потянут на дно. Рыбак и добыча поменяются местами. Корм налимам обеспечен на всю зиму. В последнем отчаянном усилии, Морданов замахал раскинутыми в стороны руками, как птица, слишком тяжелая и глупая, чтобы вырваться из ледяной ловушки. Повинуясь инстинкту, Морданов набрал в легкие как можно больше морозного воздуха и зажмурился.

«Как же глупо так помирать! На тридцать седьмом году жизни. Когда, наконец, заметили и оценили. Не как Морданова-младшего, сына известного в области хирурга, а как самостоятельного профессионала. И кто оценил – сам Епифанцев! Нет, Костя, ты все-таки мудак и неудачник!» - обругал себя Морданов и открыл глаза.

Он стоял почти по пояс в воде посреди пробоины, проделанной им в не успевшем как следует наморозиться льду озера. Все еще не вполне понимая, на каком свете он находится, Морданов cделал два шага через густую, как ртуть, воду к кромке льда, уперся в нее ладонями, навалился грудью и оттолкнулся ото дна. Он уже выбрался на скользкую поверхность почти на две трети, когда кусок льда под ним обломился, и Морданов снова оказался в воде со сбитым в мелкие всхлипы дыханием. Мало по малу к Морданову возвращалась способность соображать. Добраться до берега, проделывая себе дорогу, как ледокол, было нереально. Морданов огляделся и увидел на льду справа от себя бур. Морданов дотянулся до него, взялся одной рукой за шнек, а второй – за самый конец кривой рукоятки и выбросил руки как можно дальше вперед. Края шнека врезались в лед. Стараясь равномернее распределять вес тела между руками и буром, Морданов медленно вытянул себя на лед и пополз к берегу. Мокрые штаны тут же примерзали, пришивая тело ко льду тысячами нитей, которые приходилось разрывать с каждым движением. Морданова била тяжелая дрожь. Преодолев ползком метров десять, Морданов сначала встал на четвереньки, затем осторожно поднялся на ноги и пошел. Лед перед собой он ощупывал буром.

«А вот хуй вам!» – мысленно крикнул Морданов невидимым врагам. – «Думали, все, утоп Костя, сгинул, освободив вакансию? Нет уж - заинька сказал хуиньки! Костя Морданов во всем талантлив: и в медицине, и в искусстве выживать. Особенно в медицине. В конце концов, я второй нейрохирург в областной больнице, из четырех. Это вам не залупа конская. Или третий? Нет, второй, точно второй. Первый, конечно, Халтурин, завотделением, сменивший на этом посту отца. Но Халтурин - старик пенсионного возраста. Он не в счет. Правда, есть ещё эта змея Ландесман, маленькая кривобокая еврейка. Трудно поверить, что это страхопиздище почти на десять лет меня моложе. Халтурин ей благоволит, поручает самые сложные операции. Да нет, не то, чтобы сложные – просто трудоемкие. Ну и хули, что Ландесман своими ручонками выковыривает из мозга особо злоебучие опухоли-глиомы? Епифанцев-то