и засеял. «Как же ты, спрашиваю, с ним справился? Философ-то пиздец буйвол». А тот: «Не помню. Просто начал его ебошить».

Потом Санька у меня часто ночевал. Я ему и ключ сделал. Вот на этом диване спал. Офелия моя, покойница, очень ему радовалась. Да и я тоже. Веселый он был. На гитаре песни играл. Помню, одна была про пацана, который в сад полез, за цветами для девки. Душевная песня. И из себя наружностью для баб опасный. В отца-философа. Только вот, посмотрю я на него иной раз, и сердце сожмется. Не то, чтоб он ебнутый какой был. Не знаю, как сказать. Не было в нем страха. Совсем никакого.

– Смелый. Разве это плохо? –спросил я.
– Не, паря. Тут не то. Трудно объяснить. Смелый – это когда свой интерес есть. То есть, хуево, жутко, но ежели эту хуевость и жуть одолеть, то будет заебись. И человек сам это понимает. Это вот смелость. А Санька, тот без всякого для себя интереса хуйню творил немыслимую. И часто просто так, не напоказ. Раз приходит весь в смоле да саже: между рельсами лег, а над ним товарняк прошел. Нахуя? А он смеется: «Прикольно». Словечко у него такое было. В парке культуры на чертовом колесе, на верхотуре, вылез из кабинки, за какую-то поебень уцепился и так круг проехал. Нахуя? Прикольно. Газовый баллон отработанный спиздил и в костер кинул. Еблысь! Яма метра три в диаметре. У самого полголовы волос, брови, ресницы сгорели к ебеням, рубаха как решето. Нахуя? Прикольно. И ведь везло стервецу, что характерно.

А подрос – новая напасть появилась, машины. Кто-то из пацанвы у отца ключи спиздит, и катаются ночью. Как-то шуруют они, трое охламонов малолетних, на чьей-то «копейке». И Санька с ними, пассажиром. А тут милиция. Остановили, увидели, что салабоны – без прав, без нихуя – ну, и отогнали машину на эту, как ее, стоянку штрафную. Мент, который за рулем был, из машины вышел. Двое салаг тоже. Стоят, канючат: «Дяденька отпусти, больше не будем». Только тут «копейка» вдруг поехала. Менты, ясное дело, охуели. Про пацанов забыли, и в погоню. На двух машинах, с сиреной.

– Санька?
– А кто ж? И ведь съебался он от них. Хотя водилы у ментов не на курсах досаафовских обучаются, я так думаю. Мост проскочил, а там подъем в гору – петлями, как на югах, не видно ни хуя, что за поворотом. Санька по встречке втопил на полной скорости. А менты зассали. И понятно: если б кто вниз ехал – пиздец сразу. Так и оторвался. Покружил по закоулкам немного, машину к дому хозяина поставил – как там и была - и к нам, спать. Потом рассказывает и смеется. А у меня остатки волосьев шевелятся. «Ты что ж, долбоеба кусок, не понимаешь, что тебя пристрелить могли?» - спрашиваю. - «А посадить, так это уж как пить дать. Не твоя ж машина. Ну, нахуя тебе это?» А он знай свое: «Прикольно, дядя Василий». Обошлось тогда. Пацанята разбежались, а менты то ли номер записать не успели, то ли позориться не стали перед начальством, что пиздюшонок шестнадцатилетний их как детей малых наебал. В общем, выручил Санька товарища... Друзей-приятелей разных много у него было, а вот кодлы своей не было. Да и быть не могло.

– Какой кодлы? – спросил я.
– Такой, какая по своим кодлячим законам живет.
– По понятиям?
– Можно и так сказать. Понятия-то не шибко мудреные: слабого ебать, а сильному лизать жопу ¬ и то, и другое с сугубым удовольствием. А главное понятие – держать нос по ветру, знать, кто шишку держит на текущий момент, не выебываться – ни базаром, ни делом – и быть поближе к середке – там и безопасно, и вроде как почетно. У нас, паря, народ для такой жизни очень приспособленный. Я бы сказал, талантливый. А вот Саньке таланту этого не было дано.

Девки его любили. Во дворе поговаривали, что он и пару взрослых баб навещал. А когда ему семнадцать стукнуло, приглянулась ему Маринка Полякова. Девка как девка, мокрощелка рыжая. А вот понравилась. Маринка с Димкой Гепатитом тогда гуляла. Гепатит, хоть и уебок свиноглазый, а местной шпаны король, и все его боятся и уважают. Понимаешь, паря, каждой бабе охота своим мужиком гордиться. Чтоб почет ей был в обществе, чтоб пизда не за просто так терпела. Хотят-то все, а погордиться мало у кого получается. Маринка вот гордилась. А тут Санька Шульгин –кудрявый, глядит орлом. С гитарой и песнями.

Санька и с того боку подкатит, и с этого. Маринке приятно, конечно, но не дает. Гепатита и кодлы его опасается. Как-то раз приходит к ней Санька, а она его прочь гонит. Санька увидел раму открытую и говорит, что уйдет только через окно. Та ему – уходи. Поляковы на четвертом этаже жили. Ну, Санька и прыгнул, не глядя. Маринка заорала и на улицу выскакивает. Смотрит – Санька на асфальте лежит, не шевелится. Она к нему, ревет - прости, меня дуру. А покойник – цап ее за жопу и давай целовать.

– Уфф... живой?
– А как же. Там внизу «Гастроном» был. Санька на козырек ебнулся. Такой наклонный, над транспортером, по которому ящики в подвал спускали. И вниз скатился на жопе. А Маринка потом сдалась сразу. Оно и понятно. Таких парней не до хуя на свете, очень даже не до хуя. Тут бабе думать не надо, тут парня хватать надо. И Бога благодарить.

– Везучий! - сказал я, одновременно чувствуя облегчение и зависть к человеку, которого я никогда не видел.
– Везучий- согласился Семеныч. – Через две недели Саньку возле «Мечты» нашли. Заточкой в печень ткнули его, да повернули вокруг. Кровью истек.

Василий Семеныч закурил очередную «Астру».

– Кто?- спросил я. – Димка Гепатит?
– Может и он, а может и еще кто. Не нашли. А Гепатит через полгода сел. Бухали они возле памятника Победы, и мужик прохожий им чего-то сказал. Ну, они его мордой в вечный огонь и положили. Как и выжил, хуй знает. Года четыре Гепатит сидел. Пришел, женился. Двое сынов у него. Кнопки в лифтах жгут да мелочь у сопляков сшибают. Пока.

– Грустная история, - я не знал, что еще сказать. – Извините, Василий Семеныч, мне завтра вставать рано.
– Да, да, поспи, - Василий Семеныч встал, чтобы выйти из комнаты, но вдруг обернулся.
– Ты, паря, не выебывайся там. Что все делают, то и ты делай. Хуево, хорошо ли делают – не думай об этом. Пиздят кого, за дело или для забавы, и ты пизди, не отставай. Пусть главный заметит. А главный – он такой будет, как Димка Гепатит. Уж будь уверен. Против ветру не ссы. У Саньки вон сильная струя была, да ветер сильнее... Бляди люди, паря. Не то, чтоб совсем хуевые или злые в большинстве своем, просто бляди и все. И в том их счастье. И ты побудь, временно, потому как выжить надо, - Семеныч помолчал. – Сынок...

– Если все так, как вы говорите, то зачем? – спросил я.
– Что зачем?
– Выживать.
– Как это зачем? – Семеныч придвинул усы к моему лицу. – Как зачем? Чтобы дети у тебя, дурака, были! У Саньки вот не было. Не успел. У Витьки, брата моего впечатлительного, не было. У нас с Офелией не было. А у Димки Гепатита – двое...

На следующее утро я ушел рано, стараясь не разбудить дядю Василия. Когда автобус отъезжал от военкомата,