у нас! – в голосе херувима не было удивления. Скорее гордость. – Перекосоебило ящик твой. Лезь внутрь и поправляй.

Алтынов не двигался.
– Чего стоишь? Лезь в машину!
Настроение таможенника улучшалось на глазах.
– Я его туда не ставил, – сказал Алтынов.
Ангельски розовый лик снова стал свекольным. Его обладатель выругался себе под нос и крикнул:
– Сретенюк, в аппарат!

В зале прибытия Алтынова обступили таксисты. Выбрав в пестрой толпе человека, внушавшего наименьшее недоверие, Алтынов отвел его в сторону:
– Я гроб везу. С другом. Нужен автобус – до Ярославского вокзала довезти и помочь там с загрузкой. Выручишь, друг?
Открытый взгляд. Хлопок по плечу. Суровая мужская солидарность.
– Базара нет, братан. Найдем. Штука зелени.

5

Кроме гроба Алтынов вез в далекий уральский город деньги. Поэтому он купил билет в СВ. Вместе с ним в купе ехал мужик лет сорока с небольшим, лысый и очень подвижный. Его звали Мишей. Еще до отправления поезда Миша принялся шутить, рассказывать анекдоты и хохотать. Потом он достал бутылку коньяка, налил полстакана себе и предложил Алтынову. Алтынов, поблагодарив, отказался. Миша в два глотка выпил бурую жидкость и выскочил из купе. Ложась спать, Алтынов слышал Мишин смех– то в коридоре, то за стенкой, вперемешку с женским хихиканьем.

Среди ночи зажегся свет.
– Спишь?
– Уже нет.
– Давай выпьем?
– Давай.
Ноги Мишу слушались неважно, но рука оставалась твердой.
– Да разольется влага чревоугодная по периферии телесной. Аминь! – басом пропел Миша и засмеялся. – А ты че, парень, такой смурной?

Коньяк был вовсе не противным. Алтынов чувствовал теплоту и легкость, и ему вдруг захотелось рассказать попутчику про импортный гроб в багажном вагоне, про Костика Шумакова, про бесконечные кукурузные поля, про престарелого эротомана Хорхе Эрнандеса и еще много про что. Но, взглянув в сияющее лицо соседа, Алтынов сказал:

– Да так, устал просто.
– Устаал, бля,– передразнил Миша. – Тебе лет-то сколько? Годов двадцать пять – двадцать шесть?
– Двадцать семь, – ответил Алтынов и сам ужаснулся этой цифре.
– Ну и хрен ли ты устал? Тебе вино пить да баб драть надо, чтоб шум стоял. А ты устааал!
– Я исправлюсь, – пообещал Алтынов.
– То-то. А я вот тут только что одного бабца завалил, врачиха, с курсов усовершенствования едет...

Миша рассказывал долго и подробно, еще дважды подливая себе коньяк. Алтынов слушал, по мере развития сюжета чувствуя возбуждение, зависть, отвращение и скуку. Наконец, утомленный повествованием и предшествующими событиями, Миша повалился на полку и уснул.

В половине шестого утра поезд остановился в родном городе Алтынова. Было уже светло. Алтынов смотрел на зеленое здание вокзала, на площадь с четырьмя девятиэтажными домами. В детстве ему, жившему на окраине, эти дома казались небоскребами и вообще вершиной цивилизации. Глядя в окно, Алтынов думал, что если сейчас выскочить из вагона, то меньше чем через час ходьбы он будет у родителей дома, раскаявшийся блудный сын. Что всего в двух кварталах от вокзала живет Аня, самая красивая девушка на свете. Хотя нет, Аня давно и удачно замужем и живет в большом доме с прислугой. И это справедливо. Потому что красота, как сказал поэт, превыше дарований.

6

На станции назначения Алтынова встречали несколько человек – молчаливых и одинаковых. Среди них, как селекционная груша в россыпи картошки, выделялся детина. По его животу, обтянутому теннисной рубашкой интенсивно желтого цвета, скакал синий всадник с клюшкой. На ногах были светлые шорты с множеством карманов и сандалии. В таком наряде он напоминал перекормленного карапуза с неожиданно матерым лицом. Алтынов про себя окрестил детину Карлсоном. На самого деле его звали Валерой. Он был двоюродным братом покойника.

Валера долго разглядывал гроб, трогал его, водил пальцем по поверхности и бряцал блестящими ручками.
– Фирма, бля...
Алтынов передал скорбный груз, деньги и попытался улизнуть, сказав, что до похорон будет жить в гостинице. Валера не дал ему договорить:
– Ко мне поедешь, – Карлсон подтолкнул Алтынова к выходу с платформы и крикнул своей молчаливой свите: – А ну, пацаны, взяли... Да поосторожнее, жеребена мать! Братана не уроните.

Вечером в трехэтажном доме Валеры Карлсона собрались человек тридцать. С родителями Костика Алтынов успел поздороваться лишь мельком и запомнил только, что это были еще не старые люди и что их лица показались ему знакомыми. Такие лица когда-то были повсюду – в телевизоре, на любой доске почета, просто на улице или в гостях. А потом они вдруг исчезли. Совсем. Их сменили совершенно другие лица. Родители сидели в углу, очень тихо. За гостями их не было видно.

Во главе стола разместился маленький смуглый мужчина. Хозяин дома время от времени наклонялся к нему и предлагал: «Хасан Салимыч, по пиисяшечке... По пиисяшечке, Хасан Салимыч... За упокой души брательника...». Почетный гость выпил рюмку, еще от трех пиисяшечек, отказался, скривив рот, а когда радушный хозяин снова попытался подлить ему, произнес что-то короткое. Валера попятился – в полупоклоне, улыбаясь до ушей: «Понял... Все понял, Хасан Салимыч».

Вспомнили про Алтынова. Зная, что рано или поздно ему придется что-то говорить о почти совсем незнакомом человеке, он еще в поезде заготовил несколько тезисов. Сейчас, оценив обстановку, Алтынов решил ограничиться двумя из них. Он встал и, глядя в стену, сказал, что Костя всегда был настоящим другом и вообще правильным пацаном. Речь имела успех. Хозяин засопел.

– Говорил я ему, ну, на хер тебе эта Пиндосия... Башка у тебя на месте. В долю возьму. И с Хасан Салимычем договорился. А Костян – нет, поеду и все...Баптисты ебаные. Нехристи, бля... – Валера осекся, метнул взгляд на угрюмого горца и быстро добавил, – В смысле, не наше это все...

Жена Карлсона Лариса подошла к Алтынову и села рядом. Полная, как бы приплюснутая с полюсов брюнетка, большеглазая и большеротая, она была красива и отвратительна одновременно. Несколько раз за вечер Алтынов принимался ее разглядывать, стараясь, чтобы не заметил муж, и удивлялся противоречивости впечатлений. Тело Ларисы, изобильное во всех нужных места, и ее яркое от природы и косметики лицо то влекли его до ломоты в паху, то вызывали тошноту. «Жаба.... Жаба с сиськами. Хорошо бы ее отодрать по всякому и выгнать, пинками под толстую сраку». Такой комбинации желаний он раньше никогда не испытывал, и ему было стыдно.

– А ты ничего, – сказала жена Карлсона и придвинулась ближе. – Если приодеть, да откормить немного. А то, ишь как отощал.
Она ухватила Алтынова под столом за бедро и зашевелила короткими пальцами. Неизбежную эякуляцию предотвратил Валера Карлсон, начавший движение в сторону жены и Алтынова. Лариса убрала руку. Алтынов вскочил, сказал, что ему пора и, схватив сумку поперек живота, стал пробираться