Каким воздухом? Два часа ночи...
– Ну, будь другом. Очень надо. Я тут с девчонкой договорился...
Все ещё в полусне, Славик натягивал брюки и рубашку.
– Кать, заходи! – громким шёпотом позвал Женька. – Да не бойся ты, всё нормально.
От двери к Женькиной кровати метнулась светлое пятно.

Славик нырнул в южную ночь, полную новых, непривычных силуэтов, запахов и звуков. Даже луна здесь была другой, не такой, как в его грустном северном городе – огромной и яркой. Из палисадников свешивались тяжелые гроздья вишни. Славик останавливался возле каждого дома и набивал рот ягодами, и они, лопаясь, стреляли в нёбо залпами сока. В воздухе висел звон, не прекращавшийся ни на секунду. «Цикады», – вспомнил Славик загадочное слово.

Побродив по посёлку около часа, Славик вернулся в гостиницу. Но, услышав доносившиеся из-за двери звуки, он вздохнул и снова вышел на улицу, бормоча: «Надо было хоть скрипку с собой взять».

Женька впустил соседа в половине пятого. А уже в шесть надо было вставать. К главной поселковой гостинице «Золотой колос», приютившей заморских гостей, Славик шёл как на казнь.

Оказалось, что Эспозито уже уехал, взяв с собой Женьку, и Славика приставили к агрохимику Винченцо Черрано, почти двухметровому гиганту с кавалерийскими усами и туловищем, напоминавшим бочку. Глаза под густыми, цвета соломы, бровями горели чем–то средним между весельем и яростью.

Передвигался Винченцо не на «Ниве», а на микроавтобусе «Раф», с водителем Витей, болтуном и матершинником. Славик залез на заднее сидение и притих, разглядывая нового шефа. «Если он спокойный такой страшный, то какой же он, когда психует? А психовать он будет. Это факт. И очень скоро».

Словно услышав его мысли, Винченцо остановил на Славике чугунный взгляд и сказал, старательно выговаривая русские слова:
– Не ссы, Капустин, – и, обернувшись к водителю, спросил: – Правильно, Виктор?
– Ага! – захохотал шофер. – Отъебём – отпустим! Браво, Винченцо! Моя школа!

Славик похолодел. Винченцо, тем временем, продолжал:
– Массимо Эспозито говорить, что Слава итальянский ни хуя не знать... Массимо э ун кольоне, мудак. Виктор, Массимо есть мудак, да?
– Мудак! – охотно согласился шофер. – Максимка – мудило редкое!
– Что ты в консерваторио учить по–итальянски? – спросил великан.
– Да так, – покраснел Славик, – арии всякие, сонеты.
– Сонетти? Давверо? – удивился Винченцо и попросил. – Речитамене уно.
Славик ещё больше смутился.
– Ма прего! Пожалуйста!
– Ну, ладно...

Славик прокашлялся и выдал зазубренные к зачёту четырнадцать строк:

«Нет мира мне, и в битве не забыться.
Боюсь, надеюсь, стыну, пламенею,
Взлетаю в небо, чтоб, упав, разбиться,
И нищий сам, свет целый вожделею.

Не отпускает узника темница –
Палач Любовь, надев петлю на шею,
Ни умереть мне, ни освободиться
Не позволяет. Что мне делать с нею?

И, ослеплённый, я кричу безгласно,
То смерти жажду, то молю пощады,
И сам себе не мил, весь свет любя.

Мой хлеб – печаль, а смех мой – стон всечасный,
Ни жизнь, ни гибель не сулят отрады.
О, женщина! И всё из–за тебя».*

Винченцо внимательно слушал. Потом хмыкнул и сказал на родном языке:
– Браво. Но больше Петрарку никому не читай, особенно Эспозито, – и, подняв вверх указательный палец, добавил по–русски, – Потому что – мудак!
– Не буду...
– Ты мне учить русский, и я тебе учить итальянский, – продолжал Винченцо. – КозИ, пиано–пиано. Заебись? Д’аккордо?

Славик был согласен. С этого дня Винченцо разговорил с ним, произнося слова медленно и отчетливо. Постепенно Славик привык к звуку чужой речи и начал узнавать слова, а затем и целые фразы. Он осмелел и стал отвечать, сначала односложно, потом всё более пространно. В свободное время он зубрил список технической терминологии на двенадцати листах, полученный от старшего переводчика Димы.

Работали они шесть дней в неделю, по двенадцать часов. В субботу закончили пораньше. Но вместо того, чтобы возвращаться домой, Винченцо велел водителю ехать в ближайшую станицу.
– Я очень хотеть кубанка. Ты искать, пожалуйста, – объявил Винченцо Славику, сверкая глазами.
– Прямо сейчас? – опешил Славик.
– Си. Проприо адессо.

К облегчению Славика, выяснилось, что объектом желания Винченцо была не румяная поселянка, а традиционный казачий головной убор.

Больше часа Славик бродил по станице. Он приставал к прохожим и стучался в двери домов, предлагая продать ему папаху за пятьдесят долларов США. На случай если владельцы захотят поторговаться, Винченцо установил абсолютный лимит в двести долларов, совершенно немыслимую сумму. Славик вернулся ни с чем.

– Опять нет, блядь, – сказал Винченцо смачно, но без злости или удивления, – Грацие комункве. Витторио, поехали домой. Бистро!
– Быстро, как кошки ебутся! – заржал шофёр, срываясь с места.

На следующий день Славик рассказал о странном фетише начальника своему белобрысому соседу.
– А, и до тебя очередь дошла, – обрадовался Женька. – Он мне этой кубанкой все мозги выеб. У его отца была конеферма под Моденой. Так что Винченцо наш сильно лошадок любит. Крестьянин, хули. Потом он «Тихий Дон» то ли прочитал, то ли в кино посмотрел, тут ему и вовсе башню своротило. Он когда сюда приехал, сначала всё на «батюшка Дон» просился. Ну, потом ему объяснили, что казаки здесь другие, и он переключился на кубанских. Месяц меня мучил, сука. Черкеску и сапоги я ему кое–как нашел. Теперь папахи до полного комплекта не хватает. Так что вешайся, душара!

Говоривший свободно и практическом без акцента на литературном варианте итальянского и двух диалектах, Женька, помимо безусловного лингвистического таланта, обладал и немалыми задатками организатора досуга.
– Я у них «уффиччо форнитура фиге», главпиздапоставка, – смеялся Женька.

Один–два раза в неделю, по вечерам, он брал «Рафик» и объезжал клубы и парки поселка. Быстро набив микроавтобус девушками, он привозил их к иностранцам в гостиницу.

– Это еще что! – хвастался белобрысый сводник. – Я зимой в Волжском работал, на трубном заводе. Так у меня там «Икарус» был, с водителем. Приезжаю на дискотеку и бросаю клич: «Девчонки, кто со мной крепить интернациональную дружбу?» Тут главное ноги во время унести. Гопота местная сильно злобная была. Девок, которые с итальянцами гуляли, они пиздили не по-детски и брили налысо. Только девичья мечта – могучая вещь. Её не задушишь, не убьешь. На том и стоим. Хехехе.

За свои старания Женька получал от благодарных иноземцев пожертвования в виде блоков сигарет «Мальборо» и «Честерфилд», футболок и остромодных в текущем сезоне бейсбольных кепок. Рисунки на кепках и майках имели некоторый аграрно-промышленный уклон – с колосьями, ретортами и шестеренками, но Женьку это не смущало. Дефицитные товары он собирался выгодно реализовать по возвращении в родной город.

Вскоре Женька снова