удостоверение… Сказал, что пациентом полиция интересуется.
- Полиция? А тот? Тот, который, днём приходил… О нем почему не доложили?
- Днём никого не было, доктор.
Дежурная сестра перегнулась через стойку и взяла журнал регистрации посетителей. Пролистала несколько страниц и, остановившись на одной, показала записи Хейтелю. Доктор уставился на строчки поверх очков. Сестра ещё раз переспросила врача:
- В котором часу? Днём, вы говорите? Не было никого в двести сороковую… Вот, посмотрите.
- Чёрт знает, что такое! – в сердцах бросил доктор Хейтель, развернулся и направился по коридору.

***
Полицейский поднялся в лифте на третий этаж клиники, вышел в фойе и прислушался. Вечерний обход уже закончился, поэтому никого из персонала на верхних этажах быть не могло. Он медленно пошёл по коридору, рассматривая таблички на дверях и стараясь ступать как можно тише. Остановившись перед закрытой дверью с надписью «Ординаторская», достал из кармана нечто наподобие отмычки и меньше минуты повозился с замком. Когда внутри замка сработал механизм, полицейский спрятал отмычку в карман и скрылся за дверью. Включил свет и осмотрелся. Открыл стеклянный шкаф и достал с полки металлический судок. Вытащил из кармана небольшую склянку с жидкостью, встряхнул. Прищурившись, посмотрел через неё на потолочный светильник. Открыв упаковку с одноразовыми шприцами, он набрал в один из них жидкость из склянки и положил его в судок.
Полицейскую фуражку и китель, он поменял на зелёный врачебный халат и такого же цвета шапочку. Взял в руки судок, вышел в коридор и направился к палате под номером двести сорок.



Глава 2

СССР, Северный Кавказ, Пятигорск. Сентябрь 1939 года.

Анна с самого утра почувствовала лёгкое недомогание. Отказалась от завтрака, в обед поклевала немного, а к вечеру её рвало. Появившиеся ещё год назад симптомы то затихали, то с новой силой скручивали в агонии её исхудавшее тело.
- Прямо не рвота, а гуща какая-то кофейная, – полушёпотом сказала Зинаида.
Старушка дотронулась рябой рукой до плеча зятя. Тот сидел за столом, как был – в форме. Даже не переоделся с дороги.
Облокотился на стол и спрятал лицо в ладони. Видать слёзы скрывал, только плечи слегка подрагивали. Любил Анну. Четвёртый год как женат, а всё одно – ни дня без неё прожить не мог. И она перед ним, как барвинок стелилась, да вот только не оказалась такой же живучей.
- Может, за фельдшером послать? – тихо спросила тёща, хотя и знала, что это бесполезно.
Как и все предыдущие разы, тот шумно входил, кидал куда попало своё драповое пальто, смеялся, говорил, что ничего страшного, мол, всё проходит, пройдёт и это. Не прошло. Становилось всё хуже и страшнее. Анна чахла, кожа её стала жёлто-синюшной, как у курицы, а вокруг глаз как будто синильником вымазано. Алексей и в Москву, и в Ригу её возил осенью, да всё без толку. Ничего не помогало. Иной раз полегчает Анне, так вся родня сразу вспоминала слова местного фельдшера Козлова. «Пройдёт и это», – говорили друг другу. Может, и вправду пройдёт? Порою слова обладают удивительной способностью. Они успокаивают и лечат. Но только в том случае, если человек и сам верит в их силу. Если же веры нет, то дела идут всё хуже и хуже, и те же самые слова, что окрыляли и давали надежду, начинают раздражать. Последние месяцы никто в семье уже не пытался приободрить Анну, да и ей самой не хотелось слушать пускай и сладкую, но ложь. Всё чаще она оставалась один на один со своей болезнью.
Зинаида снова тронула зятя за руку.
- Так что?
Алексей убрал ладони от лица. Взглянул на тёщу стеклянными от безысходности глазами.
- Что?
- Я насчёт врача. Вениамина Павловича позвать?
Майор только рукой махнул. Хотя и понимал, что предпринимать что-то нужно, ведь не оставишь, как есть. А что предпринимать? Всё, что было в его силах и в его власти, он уже сделал. Но смириться и ждать он тоже не мог. Встал из-за стола и, до скрипа продавливая половицы, прошёлся по комнате. Сначала в одну сторону, затем обратно.
Подумать только – весь город у него в руках, вся власть. Скольких оборотней на чистую воду вывел, скольких бандюг на этап поставил, а справиться с болезнью жены не может. И что это за болезнь такая, чёрт бы её побрал, которую вылечить нельзя?! Паулс Страдиньш в Риге объявил Анне страшный диагноз, как приговор – рак желудка. И тот ничего сделать не мог, а ведь светила, не чета местному коновалу, Венечке Козлову.

- Алексей Петрович, может Пашку тогда? – не унималась старушка. – Вы его хоть и не считаете за серьёзного, но ведь люди говорят, что он не одного на ноги поставил.
- Кого! Пашку? Этого шарлатана? Руки у меня до него ещё не дошли.
Майор сжал ладонь в кулак и потряс им в воздухе. Как будто Пашка Завьялов был виноват в том, что его жена умирает сейчас в соседней комнате. Зинаида испуганно и уважительно следила за зятем, но продолжала своё:
- Егора вон хотя бы взять… Чуть богу душу не отдал в прошлом году, когда спьяну замёрз. Ногу хотели резать, а Пашка вылечил.
- Егора? – передразнил Алексей, – Егору вашему туда и дорога. Он что с ногами, что без, один чёрт – тунеядец и вор.
Майор резко развернулся и прошёл к двери, ведущей в комнату больной. Задержался на секунду, как будто с духом собирался. Дёрнул за латунную ручку и скрылся за дверью. Зинаида проводила зятя взглядом, поднялась со скамьи и вышла во двор. «Вот ведь упёртый. Ладно, сама уж», – подумала она и чуть слышно окликнула в темноту:
- Мария.
Сидевшая на лавке домработница смахнула с подола шелуху подсолнечника и неохотно ответила:
- Здесь я.
- Мария, сходи за Павлом. Совсем худо ей. Боюсь, до утра не дотянет.

***
Павлику Завьялову было без малого восемь лет, когда он впервые обратил внимание на некоторые особенности, свойственные только ему, а именно – способности угадывать. Например, он с уверенностью мог сказать будет дождь или нет, какое место в чемпионате займёт ЦДКА, и сколько орехов в левом кармане у Мурата. И ещё он точно знал, что Мурата и его родителей через несколько лет увезут из Пятигорска. И они больше никогда сюда не вернутся.
По отрывистым рассказам матери Паша знал, что прабабка его была местной колдуньей и знахаркой. Поговаривали, что от неё и перешли к правнуку способности видеть будущее, а возможно, и лечить людей. Клавдия – мать Паши – тоже пыталась ворожить, но видимо, ей этого таланта не досталось. Да и власти запрещали заниматься оккультными науками, по крайней мере, слухи такие ходили. От прабабки осталось несколько книг, изданных ещё до революции и сундук, пылившийся на чердаке. Клавдия долгое время не подпускала Пашку к прабабкиному наследству, но, в конце концов, сдалась. «Чего запрещать, – подумала она – если Богом ребёнку дадено».
Пашка начал жадно читать оккультную литературу, которая давала скорее поверхностное, чем серьёзное и глубокое представление о магии. Зато он отыскал в бабкином сундуке несколько манускриптов, написанных от руки. По ним он составил довольно точное представление о том, как при помощи