плачу от доверия, которое мне ребята оказали. Ах, какое страшное время было, сынок... Сколько народу тогда постреляли. И каких! Тухачевский, Агниашвили, Агрибеков, Бокий, Гоппер, Гольбрерг... Цвет, цвет нации уничтожали! Сливки русского народа! Но что делать, что делать, сынок... У меня ведь на урках были Митька да Витька.

Так что, когда Варьку-Цилю увели прямо с товарищеского суда в наручниках, я даже не обернулся.

Позже, когда против полчищ гитлеровских сражался — крепил тыл в Северлаге, - постарался бывшую женушку свою найти. И смог! Правда, встречаться не решился, уж очень переживал, понимал, сердце, пораненное революцией, не выдержит встречи...

Узнал, что она в женской зоне устроилась неплохо. По ночам чесала пятки воровкам, а бригадирше за дополнительный паек пизду лизала. Я, конечно, сразу вмешался. Негоже старому большевику, - даже если он в затрудненных обстоятельствах, - унижаться. Переговорил с конвоем, с администрацией.

И Варька стала пизду за так лизать.

Но ведь нам, интернационалистам и большевикам, главное принципы!

… кстати, там и брательник объявился. Он, оказывается, не был расстрелян, а смог объяснить себя следствию, покаялся, и был всего лишь сослан на выселки. Там он сжег прежний паспорт, отказался от матери, переписал себя в паспорте Иваном, вставил железные зубы и... был вызван Главнокомандующим в Кремль 25 июня 1941 года. Прямо из лагеря! Потом мальчишечка из наших, Михалков, кажется, кино про это снял.

Переврал безбожно, да ведь у них вся семья пиздюки!

Брат с Верховным очень жестко поговорил, кстати. Потом мне буквально весь разговор передал. Мы же помирились, дело прошлое, сам понимаешь...

− Уж как он, Верховный, меня не называл, - говорил Иван.
− И пидарасом и жабой помойной и хуесосиной, - говорил он.
− А я жестко так... - говорил он.
− Молчу да гляжу ему в глаза! - говорил он.
− И изредка так... - говорил он.
− Словно издеваюсь... - говорил он.
− «Да, товарищ Сталин, так точно, товарищ Сталин, пидарас я ебаный, хуила долбанный» - говорил он.

В общем, Ванька всю войну прошел. Лейтехой. Не в Ташкенте каком-нибудь, как про нас любят рассказывать. На самой передовой! В специальной бригаде КНВД по прикрытию отхода для дезертировавших частей. Не путать с заградотрядами! Те были у русских ебаных, «богоносцев» сраных. Мне Ванька, когда после войны в Берлине встретились, и по рюмке опрокинули, так и сказал по секрету.

− Ты, Леня, знай, - сказал он мне.
− Войну выиграла горстка чеченских храбрецов, - сказал он.
− Да наш, еврейский батальон,. - сказал он.

И бля буду, так оно и было. Потому что, сколько я в Северлаге не крепил тыл, только блядь русские долбоебы лес валили. А ведь в это время за них воевал кто-то! Охо-хонюшки... Ну, да чего там. Прошла весна, настало лето, спасибо партии за это. Минули грозовые 40-ее. Тут и оттепель! Кстати, много и плохого она принесла! При Сталине, хоть он был и пидар, в каждой семье была домработница. Тупая, покорная дебилка откуда-нибудь из колхоза. Ты ее в дом берешь, как родной — платьишко старое, сундук - спать, за щеку на ночь... Короче по-людски! А трепыхнется, ты ее блядь обратно в колхоз! Они, манды, как это слышали, на колени падали, готовы были в жопу ебаться, лишь бы не в колхоз обратно. В жопу кстати не больно, я же рассказывал про матроса Железняка?

Помню, у нас семья соседская была — настоящие патриции! Не фальшивые, как пузаны эти при Романовых, пидарасы держиморды в позолоте. Патриции духа! Советские Платоны! Фамилия их была... Канторы были их фамилия! Люди культурные. Ноты в доме стояли, гравюры, офорты. Почему-то на обратной стороне была надпись «Имение семьи Бестужев-Рюмин...», но сосед, - пожилой профессор советской антропологии, которая от обычной отличается как писюн 10-летки и хуй товарища Железняка - нам объяснил, что это прикол такой.

Аристократическая была семья, домработница даже фартук носила... Тоже шуганая была..

Другая тетка моя была Эммануил Кант. Эммануил это фамилия, Кант — партийная кличка, а имени у нее не было, потому что при царизме ебанном национальные меньшинства не имели права на имя. Настоящий Идеалист была, с папироской не расставалась. Даже когда хуй сосала, умудрялась затянуться! Когда тетка первой женщиной в мире полетела в космос, этот подвиг советского народа был приписан — как и многие другие — русским блядь дебилам, чтоб не обижались. Справили документа на какую-то вафлоебку, фамилия у нее какая-то, что-то с кореньями... Терехова, что ли? Не, Терехов тот писатель, я читал, пишет про Рашку, хорошо, Остро пишет. Еще и стилист пиздатый, много прилагательных, сразу видно, человек учился, корпел над книгами. Не долбоеб какой типа самодержавной соски Пушкина. «То залает то завоет то заплачет как дитя». Ну, что это?! Да с такими стишатами тетка в свое ЛИТО пидарасика даже близко бы не подпустила. Ты напиши:

− То завоет гудком паровоза, облыжно огульно скатившегося по рельсе капелькой смазки по хую.

Или там:

− «Задергало заныло затянуло... струей вырвался вздох облегчения из груди, засверкало, заискрилось, закружилось... буквы появились на снегу, смеркалось...»

И все это — вместо «поссал». А? Какова стилистика?!

О чем я? А, тетка.

Помню, она — а она нас с братюней на воспитание взяла, после того как мамка с папкой пали жертвами сталинских репрессий, - повезла нас в деревню. Жарит яйца для нас и сестры двоюродной, а в окнах тени стоят, шатаются, как от ветра. То сынок, пидарастические славянские дети опухшие от голода были. Их в колхозах запирали и в город не пускали... Опухшие, животы торчат, ножки тоненькие, слабенькие...

Стоят они вокруг дома, в окна на яишенку пялятся, и шепчут беззвучно так, губами одними:

− … дайдайдай тетенька есть дададай...

И вот тетка моя, добрейшей души человек, культуролог, еще и полиглот, переводчица, книги ее известны под псевдонимом Ковалева-Райт, - тоже из плеяды блядь на хуй санкт-петербуржских интеллигентов, - хоть и закаленный в боях с реакцией человек, а как увидела все это... так и она не выдержала!

Взяла да и закрыла ставни.

Чтоб дети не мучились.

… вот какой души были люди! Не то, что при царизме!

Эх, если бы знал ты, парнишка, сколько глазынек таких у меня по ночам в моих, окаянных... И сынка моего, Витьки, тоже среди них есть. Как сейчас помню. Обстановка сложная. В горкоме меня сожрать хотят, за якобы недоимки в тресте, который я возглавлял в Кишиневе, МССР. Меня туда партия послала, потому что тепло и заслужил и вообще много наших.

Ну, в смысле старых большевиков.

Вот, значит, чую, хотят подкузьмить уебки. «Волгу» вместо «Чайки» на встречу прислали, кривятся... У меня инфаркт сразу — ну, как «Чайку» у трапа увидел. В спецбольнице обдумал все, принял решение... Надо укреплять позиции. Жертвовать надо чем-то! Ну я и отправил Витьку на БАМ. Как сейчас помню, сердце разбивается, как Витек на вокзале передо мной на колени стал.