- сказала я.
− … - молча посмотрел он на меня.
− Слушай, а он хоть писать-то умеет? - сказала я.
− Ну, конечно! - сказал он.
− В самом прямом, правда, смысле, - сказал он.
− Ну, только буквы, - сказал он, и захихикал.
− … - молча посмотрела я на него.

Но протестовать было бесполезно. Последнее время нам поставляют материал низкого качества. А если и попадется что-то стоящее, - вроде того же Лорченкова, - так обязательно с червоточинкой. То запьет, то всю жизнь вспоминать будет, как соседскую девочку утопил. От этих печальных мыслей меня отвлек приемщик. Покряхтев, он отложил «Прилепина, умеющего писать только буквы», - так он шел по описи, - и вытащил на свет божий какого-то простачка с лицом королевы Виктории на последнем году жизни и прической под горшок.

− Что у него с волосами? - сказала я.
− Так... Гера... - сверился с бумагами приемщик.
− Гера Садулаев, - сказал он.
− Это имеет какое-то отношение к его волосам? - сказала я.
− Нет, и к зубам тоже, - сказал он.
− … - молча присмотрелась я к его, почему-то, отсутствующим зубам.
− Легенда? - сказала я.
− Чечен, братство волка, все дела, - сказал он.
− А по факту? - сказала я.
− По факту придется все делать самой, - сказал приемщик.
− Только буквы? - сказала я.
− Нет, этот даже и буквы не может, - сказал приемщик.
− Ладно, ладно, - сказал он.
− Убираю, - сказал он.

Следующим мне был показан какой-то дерганый паяц в дорогущем свитере. Шаркунов? Из-за свитера-то я его и не взяла. Чтобы раздобыть бабло на такие дорогие шмотки, то и дело придется выходить на панель, - объяснила я приемщику, - и времени на книги совсем не останется. Унылый советский инженер с оттянутыми на коленях брюками — Сенчин? - не пошел по совершенно другой причине. Свитер у него был ровесник Чернобыля, - а ведь это, мать вашу, случилось 25 лет назад! - и весь потраханный молью. А я со своими гениями трахаюсь исключительно сама. Тщедушный очкарик с нарочито толстыми линзами — при минус пяти он носит линзы минус двенадцать, чтобы будить жалость в женщинах и потерять, наконец, девственность, - по фамилии... что-то связанное с ольхой. Ольшанский! Тот вообще должен был идти по распределению в стукачи, а в партию болванок для писателей попал по блату, как мне сказал по секрету приемщик.

Наконец, толстяк в, почему-то, тирольских шортах, - Быков? - тоже не подошел.

Хотя, признаю, из всех них он выглядел самым живчиком.

− Он блядь как машинистка из анекдота, - сказал приемщик.
− Знаешь такой, - сказал он.
− Ну еще бы, - сказала я.
− Печатаю миллион слов в минуту, только хуйня получается, - сказал он.
− Я же сказала, что знаю, - сказала я.
− Ха-ха, - сказала я.
− Строчит как пулемет, - сказал приемщик.
− Правда, пока без толку, - сказал он.
− Ну еще бы, ведь в нем до сих пор нет меня, - сказала я.
− Или какого-то из тех, кто как я, - сказала я.
− Ну так дай шанс парню! - сказал приемщик.
− Авось и из говна пуля получится! - сказал он.
− И у меня хоть как-то склад разгрузишь, - сказал он.

Я с сомнением поглядела на толстяка. Вроде, ничего. Конечно, неопрятный с виду, пятна под мышками, крошки на груди, одет как бомжила, — мой алкаш хоть насчет внешности-то щегловат, - но ведь всякого мужчины можно в этом смысле переделать. Подошла поближе. Услышала шепот.

− Ну вот вы знаете, в каком-то смысле сервантес, - шептал он.
− Когда написал этого своего кихота, - шептал он.
− Он же буквально предвосхитил мой рассказ, - шептал он.
− Шикарный рассказ «анаид анаидолыч на углу партриаршьих» - шептал он.
− Номинированный на премию бронзовая улитка... - шептал он.
− Вот литература, а не то что хуйня этого сумасшедшего Лорченко... - шептал он.
− Настоящая Фантасти.. - шептал он.

Ебанный бездарный советский фантаст! Да я этого говна еще с бездарными братьями «стругацкими» наелась! И выбирать было не из чего, те были еще самые лучшие — ведь, после того как Булгаков умер, вселяться здесь на протяжении 50 лет попросту было не в кого. О, Господи!

Приемщик чуть под землю не провалился.

− Господи, вот хуйня! - сказала я.
− Попробуй еще раз сунуть мне подделку, - сказала я.
− Тебе не угодишь! - заныл он.
− Блядь, что происходит?! - сказала я.
− Мейлер, Хеллер, Адайк, Стейнбек, - перечислила я своих бывших.
− Доктороу, Воннегут, Хереро, - сказала я.
− Даже блядь сраный Амаду, - сказала я.
− Настоящие мужчины в литературе, - сказала я.
− Настоящие писатели, - сказала я.
− Куда они блядь все подевались, - сказала я.
− Куда блядь запропастились, - сказала я.
− Где они, - сказала я.
− В соседней комнате, - сказал он.
− Но ты ведь хочешь его бросить, - сказал он.


… Лорченков сидел в углу так же, как я его и оставила. Разве что, раздобыл где-то бутылку вина, пройдоха, и потягивал его. Лилось по подбородку, прямо на новый батник. Блядь, но хотя бы на новый! И на батник! От 2010 года всего! Можно сказать, этот мой мужчина был воплощением современной моды в сравнении со всем тем ужасом, который я увидела. Глаза у него были... В общем, он выглядел, как человек, который уже получил анестезию, но она еще не начала действовать в полную силу. Но ему уже было легче. Чуть-чуть, но легче. Господи ты боже мой, подумала я. Да мы и так с тобой наебали систему: на великих русских писателей с 1950 года разнарядки не было, и пару шедевров мы с тобой тиснули контрабандой. Ну, сколько тебя еще хватит? Десять лет еще. Да пусть пьет себе на здоровье. Да успею я, успею. И потом, а что... Что, если это судьба и любовь? Умереть в один день?

Мы с приемщиком переглянулись.

Мужчина в углу сказал:

− Каждый, у кого есть хотя бы чуть-чуть вкуса и здравого смысла, - сказал он.
− … понимает, что вся советская литература после конца 40-х, - сказал он.
− … после того, как вымерли реликты великой русской культуры, её последнего взрыва, Серебряного века, - сказал он.
− … все это сраная ложь, и фэнтэзи самого плохого качества, - сказал он.
− … как и наследующая ей современная «проза рф», - сказал он.
− … и если бы не отдельные герои русского культурного сопротивления , - сказал он.
− .. Набоковы там всякие, несшие на обожжённых руках ещё горячие угольки растоптанного костра, - сказал он.
− … наша литература погасла бы навсегда, - сказал он.
− .. но они, герои, слава Богу, были, и есть, - сказал он.
− … Сейчас, например, уголёк несу я, - сказал он.
− … и хотя бы уже только этим, а не за счёт какой-то несуществующей и неочевидной гениальности, - сказал он.
− … я и определяю развитие русской литературы, - сказал он.
− … в первую очередь, её языка, и, значит, её самой, - сказал он.
− Как видите, постмодерн — как и его герои, — вполне трагичен, - сказал он.
Мы