с приемщиком еще раз переглянулись.
− Ну и блядь, чем ты недовольна? - сказал он.
Мне нечем было крыть. Вино в бутылке почти кончилось. Ох, что будет завтра с головой подумала я.
− Он у тебя умный, - сказал приемщик.
− Есть такое, - сказала я.
− Лучше бы достался талантливый, но дурак - сказала я.
− Ну там, как Сорокин, или Лимонов, - сказала я.
− Да брось, мать, - сказал он.
− Хули ты кокетничаешь? - сказал он.
− .. да и те уже лет 20 как в режиме автопилота, - сказал он.
− А этот еще Может, - сказал он.
− У этого еще Стоит! - сказал он.
− Тьфу блядь, и еще как — сказал он.
− … ений, гений, еб вашу мать, гений! - забормотал мужчина в углу, приосанившись, и, почему-то, решил подрочить.
− Хотя, разве это сейчас хоть кто-то поймет? - сказал приемщик.
− … кто вы такие, я вас не знаю, идите все на ху... - сник в углу Лорченков и застегнулся.
Мы снова вышли в соседнюю комнату.
− Слушай, - сказала я приемщику.
− А почему так, - сказала я.
− Что, - сказал он.
− Ну, пигмеи на смену титанам, - сказала я.
− Что случилось-то? - сказала я.
Он уселся за стол и стал заполнять формуляры. Но я не уходила.
− А? - сказал он.
− Ну.. . это обычная хуйня, - сказал он.
− Как в Первую мировую, - сказал он.
− Убыль от элиты, - сказал он.
− Сначала двухметровые гвардейцы гибли в 14 году, - сказал он.
− Потом рослые гренадеры в 15-м, - сказал он.
− Обычные солдаты в 16-м, - сказал он.
− И грязная, завшивленная, бестолковая мелочь в 17-м, - сказал он, кивнув на ящик с новым пополнением.
− Причем завшивленная мелочь-то как раз и не погибла, - сказал он с сожалением.
Сплюнул на ящик. Я подумала, и плюнула тоже.
− А ты, блядь, дура, - сказал он.
− … в 18 году перешла замерзший Финский залив, - сказал он.
− … со случайно уцелевшим великим князем, - сказал он.
− Причем нес он тебя на руках, - сказал он.
− Чтобы вывезти в Чили, где все забыть и плодиться, - сказал он.
− По большой, между прочим, любви, - сказал он.
− Так ты блядь еще носом крутишь, - сказал он.
− … - промолчала я виновато.
− Что-то еще? - сказал он.
− Ну, ты меня тоже пойми, - сказала я виновато.
− … я же немножко еще и женщина, - сказала я.
− Да и работа.. нервная, - сказала я.
− Ну, ладно, - сказал он.
− Думаешь, мне приятно тут петей листерманом с вами работать? - сказал он.
− Мне всю эту хуйню еще инвентаризировать, - сказал он, показав на ящик
− Муз к ним подселять, - сказал он.
− Слушай, неужели кто-то позарится? - сказала я.
− Конечно, - сказал он.
− В мире же сотни вымирающих малых народов, - сказал он.
− Тысячи малых литератур, - сказал он.
− Последний каяк, предпоследний зулус, - сказал он.
− Они-то уходят, а литературы-то остается, - сказал он.
− Неприкаянные, - сказал он.
− Девчонки на все согласны, - сказал он.
− Бедняги, - сказала я.
− Да это блядь хуже чем с зулусами, - сказала я.
− А у них есть выбор? - сказал он.
И стал еще больше похож на «петю листермана». Все верно. Выбора у них не было. Да и у меня.
Так что я вернулась в соседнюю комнату. К Лорченкову. А потом мы открыли глаза и увидели белую штукатурку стены. Выглянули в окно. Уже началась осень и небо было ослепительно синим, а листья — ослепительно желтыми. Белой была только штукатурка. И лист, белый лист на столе. И мы опять начали все сначала.

udaff.com