− Значит так, ребята, - сказал Чиполлино, хмурясь.
− Получена из центра директива, - сказал он.
− Мочить, - сказал он.
− А... - сказала Редисочка.
− Да, - глухо сказал Чиполлино.
− И щенков вместе с ними, - сказал он.
Повисло в подвале молчание. Играл желваками Чиполлино, наматывая на мозолистые кулаки тельняшку рваную, все в ожогах от папиросин, черную по шву. Нащупал вшу, не глядя, раздавил ее ожесточенно. Послышался треск. Потянулся к куму Тыкве, молча руки на коленях сложившему. Сказал ему.
− Дай закурить, братка, - Чиполлино.
− Размолчались, команда, - сказал он.
− Нечего, - сказал он.
− Как они нас, не жалея, - сказал он.
− Так и мы их, блядей, - сказал он.
− Бить, давить будем! - крикнул он ожесточенно.
− Кровью у меня истекут, как синьор Помидор ебанный! - крикнул он.
Затихли снова. Затягивался папиросиной, протянутой Тыквой, Чиполлино. Морщился шелухой лица трудового, покачивались перья на голове, от табака пожелтевшие. В глазах огонь мрачный горел, на котором тысячелетиями трудовые луковицы поджаривались, не в силах даже осмыслить, каким мучениям их подвергает ебаная буржуазия в лице тропических фруктов всяких, и уроженцев средней полосы России, к ним примкнувшей. Затягивался Чиполлино, покашливал, ссутулившись. Смотрела в стену, шепча что-то белыми с изнанки губами, Редисочка. На прикладе ее «Мосина» четыре зарубки уже были. Даром, что гимназисточкой Редисочка пришла в революцию. Черта оседлости, мучения предков, вечный форшмак, заунывная песня раввина. Все в прошлом теперь для Редисочки. Винтовка у нее в руках. Смотрит на Чипполино с обожанием. Еще б ей не смотреть — Луковка, как его ласково товарищи звали, - Редисочке целку сбил. После той ночи, жаркой, революционной, - когда отряд на постое в местечке был, - Редисочка и ушла с отрядом. Отец прослезился, но ничего не сказал. Хорошо, не петлюровцы. Те не только б трахнули, те еще бы и убили. Махал вслед платком Редисочке отец, красным, как кровь синьора Помидора совсем... Усмехнулась Редисочка недобро, вспомнив. Синьор Помидор был первый, кто зверю революции на клык попал. Сдавливал руками руки Чиполлино и Чиполлоне — сын душил спереди, отец сзади, - багровел, хотя казалось бы, куда еще больше. Ртом воздух хватал, словно все вымолвить что-то пытался.
− Нет, шалишь, - шипела ему Редисочка.
− Ваше время, пидарасы, вышло, - шептала она.
Смотрела в темнеющие глаза Помидоры, который в библиотеке своей сраной заперся, как будто книжки ебаные его от чего спасти могли. А не спасли. Задушили его Чиполлионо с батей, как собаку поганую, а тело на двор выбросили. Чиполлино потом тельняшку на груди порвал, когда в припадке революционном на дворе бился.
− Тошно, ой, тошно мне братцы, - кричал он.
Вился веревкой, на которой пролетариат овощной, наконец, вздернул всех этих Анансов ебучих, крутился юлой, прыгал волчком. Напугал Помидориху глупую до смерти, которая Томатиков к себе прижимала, бледная все, как будто на зимний посол пойти решила. Нет, никакого посолу вам не положено, знала Редисочка, начищая винтовку свою, да глядя мрачно на Помидориху с щенками. Словно собака с пометом, в будки жалась, пока наши усадьбу громили. Еще Редисочку все просила, умора, ну, чисто умора.
− Барышня, вы же сама мать, будущая, - говорила она.
− Я Вас прошу, ну хоть если не меня, так их, их — говорила она.
Выталкивала растерянно томатиков за ограду, шептала растерянно, пока Редисочка ей с размаху штыком в бок, а потом проковырнула. Запахло кровью. Там и ребята разошлись. Постреляли щенков. Помидориха выла, плакала. Чиполлино ей, смеху ради, юбку задрал, кум Тыква сзади пристроился. А Редисочка на щенков поссала. Вот когда поссала, то и Помидориха плакать перестала, распрямилась — даром, что лежа, - и умерла, наконец, без жалоб. Как настоящий классовый враг. Потемнела кроваь на дворе, с пылью да грязью смешалась. Подожгли ребята усадьбу. Тут и Чесночок подошел. Сказал:
− Я, товарищи, буду жаловаться — сказал он.
− На антиреволюционные действия, - сказал он.
− Кровопийц жалеешь, - сказал Чиполлино.
− Ну-ну, очкастый, - сказал он.
− Да нет, товарищ, я .. я понимаю, что выхода... - сказал Чесночок, щурясь, очки в руках теребя.
− Что это, как бы ужасно, но... - сказал он.
− Товарищ, я имею сказать за усадьбу, - сказал он.
− Это порча имущества, которое могло бы быть использовано, - сказал он.
− Новым, революционным урожаем молодежи, - сказал он.
− Кошерных овощей и фруктов, не загрязненных, - сказал он.
− Бациллой прошлого, - сказал он.
− Ведь как учил нас товариш Имбирь, - сказал он.
Тут у Чипполино снова приступ начался. Завыл, заплакал. Закричал.
− Суууууука, суууука ебанаая, - кричал он.
− Ты мне Имбирем в лицо тычешь?! - кричал он.
− Да я блядь на хуй все статьи его в «Искре» читал! - кричал он.
− Я блядь за него все свои фитонциды до капли выжму! - кричал он.
− А ты блядь хуй, - кричал он.
− Дрянь очкастая, мне в лицо Имбирем тычешь?! - кричал он.
− Да я за него в салат лягу! - кричал он.
Тер очки смущенно Чесночок. Командование его к отряду комиссаром приставило. Чтоб не было революционного разложения, глодавшего части повстанческой красно-овощной армии, как тля поганая. Очкарик был неплохой, толстоватый, одышливый, с желтизной — говорил, что не так хранили при старом режиме, - и все черкал что-то в блокнотиках. Робея и смущаясь, признался Редисочке, что писателем хочет стать. Псевдоним себе даже выбрал звучный. «Бабель». Произнес он его, когда с Редисочкой на завалинке курили, ночью. Не спалось Редисочке. А тут и очкастый, курит.
− Псевдоним даже выбрал, - сказал Чесночок, смущенно.
− Какой? - сказала Редисочка, затянувшись аж до рвоты, как полагается роковой женщине.
− Бабель, - сказал Чесночок.
− Ёбель, - сказала Редисочка.
Рассмеялась хриплым голосом. Взмахнула черной гривой, осыпав вшой — второй месяц не мылись, все в походах, усмиряли тупых, рабски покорных Картофелей средней полосы, что не хотели революционную армию кормить, - встала.
− Куда Вы, - сказал Чесночок, встав.
− Ты мне не выкай, вша интеллигентская, - сказала Редисочка.
− Я к вам.. ты... ты товарищ прости, - сказал Чесночок.
− Но я знаю, ты гимназистка, - сказал он.
− Из приличной семьи, - сказал он.
− Я... Вы... ты... - сказал, замявшись.
Стал вдруг неловко лапать Редисочку, сорвал косынку с плеч нечаянно, тыкался очками, словно щен слепой. Лысина, потная, к Редисочке клонилась. От жалости, сердце вдруг заполонившей, Редисочка не отталкивала. Но не отвечала, губы сомкнутыми держала. А вот ноги раздвинула, легла. Чиполлино все равно последние пару дней словно с цепи сорвался, все плакал, кричал, да перья на себе рвал. Да и с Земляничкой все чаще в кусты уходил, по грибы да ягоды. Редисочка эту Земляничку ненавидела. Та, посконная русская ягода, алела молчаливо на тачанке с медикаментами.