Спортивный зал очень похож на порностудию.
Все кричат, все мокрые, у всех красные лица, выпученные глаза и все, нет-нет, да поглядывают в сторону зеркала,. Ну, или камеры. Единственное отличие: в зале люди трахают сами себя.
Как это не похоже на плавание!
Плавание - единственный спорт в мире, преисполненный достоинства.
Я часто размышлял об этом, когда заходил утром в свой зал.
Полузаброшенный, плохо освещенный зал с тремя потрескавшимися зеркалами на стенах. Назывался «Динамо». Когда-то здесь на стенах были прикреплены специальные тренажеры для пловцов. Со временем, когда ветры осени, времени и независимости, сдули с «Динамо» весь антураж, куда-то запропастились и тренажеры. А на стенах остались дыры. Окна были немытые, и держались на гвоздях и изоляционной ленте. Дерматин на скамьях давно потрескался, «шведская стенка» напоминала Пизанскую башню — опасным наклоном, - а часть снарядов была сварена вручную. Гантели выдавали под расписку. Но их все равно воровали. В плохую погоду осенью с потолка капала вода, и тогда сотрудники бассейна ставили на пол ведра.
Я не сказал?
Конечно, это был бассейн. Вернее, бывший бассейн. Дело в том, что воду на «Динамо» слили, всего год спустя после моего здесь появления.
Мне никогда не везет, да.
И в немытые, но все-таки пропускавшие свет, окна зала, можно было увидеть пустую чашу бассейна.
Бывшего бассейна.
ХХХ
Так или иначе, а выбора у меня не было.
Я вернулся на «Динамо», когда почувствовал, что так дальше продолжаться не может. Я плохо себя чувствовал, плохо выглядел, и от меня ушла жена. Как раз после рождения нашего сына. Кажется, она что-то говорила мне в тот момент, когда собирала вещи, но я, если честно, не очень хорошо соображал. В то время я работал в газете, и пили мы там не то, чтобы очень много.
А очень-очень-очень много.
Так что, проснувшись после ухода жены, я поползал немного по квартире — тошнило, кружилась голова, и четыре раза я падал в обмороки, приноровившись заваливаться головой вперед, чтобы не удариться затылком, - и решил навсегда изменить свою жизнь. Звучит обнадеживающе и самоутверждающе. Проблема была лишь в том, что менять ее, жизнь, мне больше было не для кого.
Предвосхищая — нет, она никогда больше ко мне не вернулась, я потерял ее навсегда.
Совсем как российские литературные критики — совесть.
Да, разумеется, как и всякий журналист я мечтал написать Книгу, и постоянно ныл про «российских литературных критиков, потерявших совесть».
И собирался сделать это каждый божий день, да все было как-то некогда. Ну что же, подумал я, когда подполз к ванной и, собравшись с силами, блеванул прямо возле нее, а не в коридоре — уже прогресс! - сама жизнь дает тебе шанс, малыш. Теперь ничто не отвлечет тебя. Единственное, подумал я, стоило бы заняться каким-нибудь спортом. Ну, чтоб совсем плохо не было. Каким, правда, я не очень понимал. Единственное, чем мне довелось заняться в юности, было плавание. Благородный, аристократический спорт.
Наш тренер так и говорил:
− Благородный блядь на хуй, - говорил он.
− Аристократический в пизду, - говорит он.
− Спорт, ебанный в рот, - говорил он.
− Вот что такое плавание, - говорил он.
− Самураи в древней Японии, - говорил он.
− То есть блядь ебанные самураи в ебанной в ее рот Японии, - говорил он.
− Приравнивали в пизду плавание к ебаному владению сраным мечом, - говорил он.
− В Средние на хуй века, - говорил он.
− Ебливые рыцари считались неполноценными мандавошками, - говорил он.
− Если не умели блядь на хуй плавать, - говорил он.
− Понятно теперь, животные, - говорил он.
− Чем именно мы занимаемся? - говорил он, и добавлял.
− Блядь на хуй, - добавлял для профилактики он.
Честно говоря, я до сих пор не понял, почему он так страшно ругался. Версий было несколько. Поговаривали, что он был выходец из еврейской интеллигентной семьи, а все евреи-интеллигенты пытаются быть «ближе к народу», не знают его, и поэтому думают, что им надо ругаться пострашнее. Но какое отношение к народу имели мы: группа подростков лет 14, половину из которых должны были отсеять за бесперспективностью в следующем году? Мы плавали по 12 километров в день, кое-кто среди нас начал курить — как обычно, это были самые талантливые, - и нас тошнило от воды. В прямом смысле. Так что я даже не очень расстроился, когда не прошел отбор. Хотя определенных успехов достиг. Выполнил норматив кандидата в мастера спорта. 200 метров спиной. Господи боже, поглядели бы вы при этом на моего тренера! Он, бедняга, с ума от радости чуть не сошел.
− Умеешь же блядь на хуй! - кричал он.
− Первое место чемпионата республики! - кричал он.
− Лоринков, боец!!! - кричал он.
− Я всегда знал что ты блядь на хуй с характером, - кричал он.
Парни одобрительно похлопывали меня по плечу, а из группы девочек одобрительно поглядывала Лена, дочка тренера, брассистка. Я смущенно улыбался. Я единственный знал, что я вовсе не с характером.
Конечно, я был самозванец.
Почему-то все думали, что я боец. Это все из-за фигуры. Я с детства был коренастым, плотным, живым мальчиком. Меня постоянно пытались переманить в секцию тяжелой атлетики. У меня был превосходный аппетит и я был силен, в 11 лет жал 60 килограммов. Если я не мог выжать, то не скулил, а кричал и все равно жал.
Такому Положено быть бойцом.
От меня всегда ждали этого, так что я всячески выебывался и придуривался, разыгрывая из себя неукротимого спартанца. Тем более, что и книжку про «Советских командиров» я купил, и все про этих ебаных в жопу спартанцев знал. Нет, я вовсе не из интеллигенции, а если словосочетание «ебаные в жопу спартанцы» вызывает у вас недоумение, вы, значит, совсем незнакомы с историей древней Греции. В отличие от меня. Впрочем, неважно.
Важно, что у меня была репутация бойца.
А я-то на самом деле, ну, или как говорят - в глубине души, - вовсе им не был.
Мне всегда казалось, что если я взгляну в зеркало, то увижу там не бельгийского тяжеловоза, как в шутку окрестил меня рослый и тонкокостный брат, - для него единственного я никакой загадки не представлял, - а изящного, грустного, задумчивого эльфа. С крылышками на ножках. Это был диссонанс внешности и внутреннего образа. Он преследовал меня с детства, и я прекрасно знал, что я вовсе не такой, каким меня представляют. Я был задумчивый, грустный, меланхоличный мальчик, которому насрать было на Мяч, на Команду, на Соперничество, на Успехи. Все, чего я хотел, так это писать в свою зеленую тетрадочку в клеточку очередную главу приключенческого романа про индейцев сиу - «вождь Каминола приподнялся над прериями и горделиво распрямил спину под палящим солнцем пампас» - и дружить с девочками. Побольше дружить с девочками. Изящные, красивые, с удивительной кожей — иногда мне казалось, что она у них просвечивает, в колготках, платьицах, джинсах, юбках... Они были с другой планеты, они ничего общего с людьми не имели. Особенно с тошнотворными, нудными,