не значило, - воодушевляла их, без сомнения. Кто-то дал ей шаль, и Вика укуталась. Это было так сексуально, что я упустил момент, когда мог выбраться из редеющей толпы, и в меня ткнули пальцем.
− А? - сказал я.
− Теперь Вы, - сказала Вика.
− Но я не... - сказал я.
− Послушайте сердце, - сказала она.
Я подумал немножко, а потом поднялся вверх по ступеням. Глянул в небо. Сказал:

мохнатый шмуль на душистый буль
цопля каплая в елтыши
а царанская дочь за любимой в ночь
по ебству глядачьей мыши...
так улет за балканской пиздой ездовой
так мохнат на пиздячьей душой
так ебись оно в рот ради русь удалой
и пусть будет с тобою чин-чин...
заебатый шмуль на душистый иссык-куль
байканур, днепрогэс и ленлаг...
если б всячий хрык на советский клык
то не мнямки б ни жнямки ни чай
так вперды за елды за елтак кочевой
за бучюньки виячий атас
и пусть каждый гланык за советский балык
в рот ебется, а нет — пидарас!

… помолчав немного, я отошел от микрофона. Почему-то, на меня смотрели с ненавистью. Я пожал плечами. Жаль, подумал я. Услышал голос за спиной, уходя.
− Поймите, - сказала Вика.
− Это настоящий поток сознания, - сказала она.
− Мы только что присутствовали, - сказала она.
− При творческом озарении, - сказала она.
− Это как если бы Джойс написал перед нами, - сказала она.
− Своего бессмертного Улисса, - сказала она.
И хотя я не читал ни Джойса, ни Улисса, ни Вику, но все равно остановился.
… Вика оказалась очень компанейской девушкой, и провожала членов кружка «Пегас» из своего поэтического кафе до полуночи. Потом я помог ей мыть посуду, время от времени поглядывая на ее руки. Наверняка руки выдадут возраст, знал я. Но ее руки оказались молчаливыми, как партизаны на допросе в гестапо. Я увидел, что Вика тоже глядит на меня. В полумраке кафе ее глаза поблескивали. Я смущенно оглядел помещение. Небольшая квартирка, в которой снесли стены, и поставили барную стойку. Первый этаж, несколько цветов в кадках, рыбацкие сети на потолке, балка в деревенском стиле. Портреты бородатых мужчин в сюртуках на стенах. Мы домыли посуду, она сделала нам по чашечке чаю — она так и сказала «по чашечке чаю» - и уселась напротив меня за один из столиков. Обхватила плечи. Глянула исподлобья.
− Это кто? - сказал я, кивнув на портреты.
− Сколько тебе лет? - сказала она.
− Двадцать, - прибавил я себе год, как делали наши деды на священной Великой Отечественной Войне, а любовь ведь совсем как война, тут разбираться не приходится.
− А что, - сказал я.
− А вам сколько, - сказал я.
− Женщинам такие вопросы не задают, - сказала она.
− Почему? - сказал я, потому что правда не понял.
− Какой ты... девственный... - сказала Вика.
− Нет, я уже ебался, - сказал я.
− Кстати, это была Лера с «Муз-ТВ», - сказал я.
− Ну, в числе многих, - сказал я.
− Вы хотите меня? - сказал я.
Она раскрыла глаза еще чуть шире — они стали еще больше — и чуть покачала головой. Я резко встал, потому что интуиция подсказывала мне идти ва-банк.
− Что значит нет, - сказал я.
− Я вовсе не сказала нет, - сказала она.
− Просто поверить не могу, - сказала она.
− Такой молодой, - сказала она.
Я отшвырнул столик, решив быть мужественным и стильным, как Антонио Бандерас, о котором я тоже читал в «Экспресс-газете», хотя фильмов с ним, к сожалению, не смотрел. Тряхнул головой, хотя пострижен всегда коротко. Сказал:
− Дай мне этот день, - сказал я.
− Дай мне эту ночь, - сказал я.
− Дай мне хоть один шанс, - сказал я.
− И ты поймешь, - сказал я.
− Я то, что надо, - сказал я.
− Где-то это я уже слышала, - сказала она.
− Заткнись и снимай платье, блядина, - сказал я.
… как и все поэтессы, и вообще культурные женщины, Вика оказалась очень падкой на ролевые игры женщиной. Особенно ей нравилось, когда ее унижали, стегали, шлепали, и называли проституткой клятой. Видимо, она таким образом компенсировала избыток Поклонения в обычной жизни. Ведь, как она сама мне призналась, почти все ее траханные молью коллеги по поэтическому кружку мечтают ей овладеть.
− Выебать, хочешь ты сказать, - сказал я, обрабатывая ее сзади.
− Дааааа, - сказала она.
− Так и говори прямо, сука ты этакая, - сказал я.
Она ничего не сказала, вздрогнула, и кончила. Вот чего ей не хватало в этом ее кружке. И, как водится, все его члены, в данном случае в прямом смысле, сдували с нее пылинки, всячески ее Обожали и Боготворили, писали ей стихи и посвящения, в общем, теряли попусту время. Пока они это делали, моя Вика, моя возлюбленная, разогревалась на медленном огне желания — ничего метафора, да? конечно, я ее где-то слышал, но, по слухам, сейчас можно заимствовать без проблем, эпоха постмодерна, - и ее пизда поджаривалась, как мидии в сухарном соусе, а половые губы пылали ярко, как густо напомаженный рот. Она вся была уже слегка подгоревшая, как курица-гриль, которая так и не дождалась своего покупателя в этот вечер, и которая провела ночь в целлофановом пакете, чтобы с утра вновь отправиться на гриль. Ей было 39 лет и ее не ебали больше года, когда она встретила меня, 19-летнего.
Можете себе представить, как нам повезло.
В тот вечер в кафе все закончилось тем, что я велел ей взять сапоги в зубы и нести их за мной, пока я хожу по периметру помещения, разглядывая портреты классиков. Слава Богу, под каждым из них была подпись, так что мне не пришлось угадывать. Я выключил свет, и в слабых отблесках фонаря с улицы на зеркальных поверхностях столов улавливал отражении ее белой, пышной, шикарной, горячей задницы.
− Ущелье, - сказал я.
− Нравится, - сказала она.
− Еще как, - сказал я.
− Прямо как этот писал, - сказал я.
− Кто? - сказала она.
− Забыл, они вечно двое как Бивис и Батхед, - сказал я.
− Который про чудное мгновение? - сказала она.
− Нет, забияка, Грозный штурмовал, - сказал я.
− Лермонтов, - сказала она.
− Во, точно, - сказал я.
− Ущелье горной реки, - сказал я.
− Там правда водопад, - сказала она.
− Зачерпни, и размажь себе по лицу, - сказал я.
− Ох, - сказала она, и снова задрожала.
− Какие вы легковозбудимые, - сказал я.
− Поэтессы, - сказала она.
− Шлюхи, - сказал я.
Бедняжка упала на бок и заскулила. Я поставил ногу на ее ягодицы. Было горячо, как в бане. Прямо напротив меня висел на стене портрет какого-то долбоеба с нахмуренным видом.
− Это что еще за хуй, - сказал я.
− Некрасов, - сказала она.
− А кто? - сказал я.
− В смысле, - сказала она.
− Ну, если не Красов, то кто? - сказал я.
− Да блядь какая на хуй разница, - крикнула она.
− Еби меня! - крикнула она.
Я рывком поднял ее и бросил на столик.
Навалился.
ХХХ
Спустя несколько месяцев мы с Викой буквально преобразились.
Я стал степенным, солидным, уверенным в себе мужчиной. Говорил не торопясь. Жил