Герцена словно подменили. Выдал на гора ряд выдающихся произведений.

«Мцыри», «Демон», «Я вас любил», «Полтава»...

Получается, всего-то и надо национальным меньшинствам нашей большой страны, чтобы расцвести, так это немножечко попридержать русских уебков, нагло лезущих в первые ряды, подумал товарищ Рылеев. Вспомнил про Кюхлю.

Сказал:

− Кюхля, подпиши, - сказал он.
− Пощадите, - пискнул Кюхля.
− Ты же знаешь, мы пощадим, - сказал Рылейчик.
− Пиздишь, - сказал Кюхля, тяжело дыша.
− Пестель все подписал, - сказал он.
− А ему пузо вспороли и кишки на стол намотали, - сказал он.
− Муравьевым яйца отрубили, перед тем, как колесовать, - сказал он.
− А ведь все подписали! - сказал он.
− А кто от них подписи требовал?! - сказал Рылеев.
− Я думал... мне каза... - забормотал смущенно Кюхля.
− Кюхля, бля буду, - сказал Рылеев.
− Слово друга даю, - сказал он.
− Вспомни, как мы с тобой с Бессарабии... - сказал он.
− «Зеленая лампа», белые ночи, верь, придет она, - сказал он.
− Полтчетвертушки в жопу, наконец, - сказал он.
− Оставляю тебя с мыслями тут, - сказал он.
− У огня, руки погрей... - сказал он.
− … снова разрыдался сломленный в тюрьме Кюхля.
− А потом подпиши бумажки, - сказал Рылеев.
− Пойми, не у царских палачей же ты, - сказал он.
− Канителиться не будем, - сказал он.
− Жизнь гарантирую, - сказал он.

Отошел к двери и постучал пальцем по часам, над дверьми висящим. Увидел, как полысел в тюрьме Кухля.. От нервов, что ли, волосня выпала, подумал. А, рвут же их за волосы-то, вспомнил. Поднял вдруг на Рылеева глаза безумно горящие Кухельбекер. Сказал:

− Убьете вы меня, - сказал он.
− Но я подпишу, - сказал он.
− А потом убивайте, я просто терпеть больше не могу, - сказал он.
− Но только ты знай, - сказал он.
− Рылейчик, знай, - сказал он.
− Все что мы делаем, мы неправильно делаем, - сказал он.
− Мы царя убили... мы родину предали, - сказал он.
− Россию раздеребанили... - сказал он.
− Клятвопреступники мы и страшна будет кара нам, - сказал он.
− Что ты такое говоришь, - сказал Рылеев устало.
− Да... правду... сам знаешь... - сказал Кюхля.
− Не знаю только, кто, кто это, - сказал он.
− Будто чужая рука водит! - сказал он.
− Это у тебя горячка, бред, - сказал Рылеев.
− Заговоры везде мерещатся, - сказал он.
− Это... это... евреи! - выкрикнул вдруг Кюхля.
− Мимо, милейшией, - сказал Рылеев, поморщившись.
− Жидам-с селиться в чертогах империи только спустя 40 лет разрешат, - сказал он.
− Тогда... тогда... - забормотал Кюхля, но замолчал, потому что Рылеев вернулся.

Твердой рукой за подбородок взял. Пристально в глаза посмотрел. Сказал:

− Ты Кюхля, лишнего не болтай, - сказал он.
− Если легко умереть хочешь, - сказал он.
− Сами мы все это, - сказал он.
− Сами... - сказал он.

Больше Кюхля не болтал, и подписал все бумаги, когда Рылеев после обеда в кабинет вернулся. А ночью несчастный в камере удавиться хотел, но надзиратели были о том извещены, и попытку самоубийства предотвратили.

А днем Кюхлю четверкой лошадей на площади разорвали.

Только и сказал напоследок:

− Кхык, - сказал.

… вот тебе и цена жизни, кхык... покачав головой грустно, подумал гражданин Рылеев, и белые перчатки надел, услужливо Сашкой Романовым протянутые. Перевязь фартука проверил. Маску надел, и пошел, - со свечой в руке, - в залу, где собрались все товарищи и братья. И даже Кюхля там был! Ну, в каком-то смысле... Прямо посреди залы, в четырех котлах, на открытом огне кипевших, варились куски мяса несчастного Кюхельбекера. Братья, стоя в характерной позе футболистов — джентельменов, играющих в весьма забавный вид спорта, который товарищ Герцен очень пропагандировал в сраной Рашке вместо тупой русской лапты, - ждали, да тихонечко переговаривались. Над ними звезда сияла, посеребренная.

Северная звезда!

Коротко с братьями и товарищами раскланявшись, товарищ Рылеев подошел к товарищу Раевскому. Обнял, поцеловал, по-товарищески, в щеку... Сказал:

− Смерть смертию поправ, - сказал.

Вынул из котла мяса кусочек Кюхлиного, в рот Раевскому вложил...

Покраснел товарищ Раевский от волнения. Высокую честь ему братство «Северной звезды» оказало, займет он теперь пост Директора России по внешним сношениям. Но чтоб, значит, все было по-товарищески, и символично — недаром общество свое они еще в подполье Символичным назвали, - придется правда по сношениям главным стать.

Встал Раюшечка на колени, а Рылеюшка ему снова в рот вложил.

Правда, то было мясо уже не Кюхлино, а живое, Рылеюшкино. Пососал его Раюшечка, от счастья мыча, а там и по кругу братьев пришлось пойти. Каждого товарища ублажить сегодня Раевский должен, ведь высокая честь высокой благодарности стоит.

Сосет Раюшечка всем по очереди, а братья поют:

− Кюхля, Кюхля, - поют.
− Где твоя улыбка, - поют.
− Полная задора и огня, - поют.
− Самая нелепая ошибка, Кюхля, - поют.
− То что ты нелепая хуйня, - поют.

Ну, а после — знал, вытиравший пот и хер, Рылеев, - будет угощение.

Вареное мясцо Кюхли, и пиво, сваренное братьями прямо тут. В бывшем ебучем петропавловском держимордском соборе, переделанном в Храм Братства. Застегнулся Рылеюшка, приветственно рукой наблюдателю от Лондона, Герцену, помахал. Пошел к котлу. Там как раз голова Кюхли всплыла, с глазами белыми, выпученными. Ну и еблище, Рылееву подумалось.

И после смерти долбоеб долбоебом, подумалось.

… закрыв массивные двери храма, Сашка Романов встал у дверей, сторожить. Внутрь не заглядывал, не положено. Да и не хотелось. Был он дурачок. Приемный отец сильно по голове бил, да бухлом с малолетства угощал. А мамка приемная все по солдатам шарилась, пока от сифилису не издохла. А настоящих своих родителей Сашка не помнил. Проверив замок, пошел в угол, лег на иконы, в груду сваленные. Знал, господа до утра будут праздник праздновать. Закрыл глаза, прочитал три раза, как полагается, молитву Свободе, Равенству, да Братству. Захрапел.

Зажужжал где-то комар.

udaff.com