– ... у покойных родителей дома книжка была ... “Остров сокровищ” ... Стивенсона или как его там. Я читать еще не умел, но книгу эту как один раз увидал, так бояться стал ее до усрачки, даже не открыл ни разу. На обложке одноногий пират был нарисован ... все чин-чинарем, в треуголке и с попугаем ... стоял этак гордо, подбоченившись, перед сундуком с золотом ... нет, в пирате ничего страшного не было ... но рядом с сундуком валялся человеческий скелет ... ну так вот, этого скелета я и боялся больше всего на свете ... – Сергей поерзал, устраиваясь поудобнее, – Так боялся, что изо всех детских силенок запихал эту страшную книгу в самую глубь книжного шкафа. А когда дома один оставался, так вообще к шкафу на пушечный выстрел не подходил. Вдруг скелет из книги вылезет? ...

Тускло мерцал ночник на прикроватной тумбочке. Его бледный свет зыбко выхватывал из темноты три казенные панцирные койки, тесно сдвинутые буквой “П”, и трех мужчин, сидящих с ногами каждый на своем ложе.

– Это все? – Николай отвлекся от плетеного чёртика, которого мастерил из обрезков капельницы. Чёртик был почти готов. Осталось нарезать спиралькой ножки-ручки, чтобы они растягивались и подрагивали, как пружинки. Чёртик получился изумрудно-зеленым, видимо, капельницу промыли зеленкой. Если бы ее промывали, скажем, марганцовкой, цвет был бы нежно розовым.

– Ну, вроде все, – Сергей неуверенно провел сухой ладонью по стриженной голове.

– Тогда моя очередь, – Стас сел прямо и несколько секунд собирался с мыслями, – Меня в детстве кошмары мучали. Даже не помню что конкретно, какие-то чудища. Но один кошмар повторялся каждую неделю и был особенно скверный. Что-то про портрет на стене старого дома, в котором все жильцы загадочно исчезали ... на портрете был нарисован какой-то худой чувак с заячьими ушами и длиннющими передними зубами ... вроде как ночью у портрета глаза начинали двигаться, и если он кого в комнате засекал, то зубы изо рта вылетали и съедали жертву заживо ... а утром никто даже костей не находил ... , – Стас перевел дух, словно пробежал стометровку. Николай сидел как раз напротив него, поэтому отчетливо видел, что его лицо заблестело капельками пота. Стас торопливо вытер их рукавом пижамы.

– Нет, ну сейчас-то все это нелепо и смешно, мы же взрослые люди! Как зубы, даже летающие, сами по себе могут кого-то съесть? Нужен по крайней мере рот, челюсти, пищевод, желудок, – спотыкался скороговоркой Стас. Внезапно Николаю показалось, что темнота за спиной Стаса странно сгустилась. И что в ней на мгновение промелькнули белые заячьи уши.

– Глупо конечно, но в детстве ... – не закончив фразу, Стас странно дернулся и, как аквалангист с борта лодки, спиной назад кувыркнулся с койки в темноту. Оттуда раздался глухой удар, короткий пронзительный вскрик, возня и чавкание.

Оставшись вдвоем, Николай и Сергей несколько минут неподвижно молчали. Мрак за их спинами был заполнен невнятным шепотом, стонами и бормотанием. Из-под кроватей раздавалась возня и писклявое хихикание. Широкие простыни, свисающие с матрацев до самого пола, слегка шевелились как от ветра.

Николай продолжил прерванное занятие – взял с тумбочки половинку лезвия “Спутник” и начал аккуратно надрезать чёртику лапки. Он уже заканчивал работу, когда Сергей с трудом повернул к нему мертвенно бледное лицо.

– Теперь ты, – Николай скорее прочел это по его пересохшим губам, чем услышал.

– Ну что ж, – Николай отложил лезвие и придирчиво осмотрел готовую фигурку, – У меня тоже в детстве кошмары были, и страхи бредовые беспричинные. Но только это ерунда. Я другое расскажу. Из-за чего я суда попал. Самое страшное со мной случилось в шесть лет. Я девчонку-ровестницу во дворе убил. Случайно, конечно. Играли вдвоем за домом, поссорились из-за чего-то, и я ее толкнул. Вроде как не сильно толкнул, а она с плиты бетонной навернулась. Насмерть. То, что это я ее толкнул, никто не видел. А я никому не сказал. Все решили, что сама упала. Потом всем двором хоронили, и я даже к гробу подходил. Прощался. Вообще-то, детей никого кроме меня на похороны не пустили, но я очень просился. Меня мать ее пустила, потому что мы с ее дочкой “женихом-невестой” считались, дружили то есть. Вот, собственно, и все.

Николай изучающе посмотрел на Сергея. Но тот, казалось, не слышал его короткого рассказа. Он завороженно глядел куда-то мимо, за плечо Николая. Даже не оборачиваясь, Николай и так знал, что он там видит. Внезапно Сергей всхлипнул, с хрустом сложился пополам и исчез в темноте.

Николай медленно закрыл глаза. Сквозь грубую ткань от чувствовал, как тонкие холодные пальцы осторожно касаются его спины. Казалось, его затылок покрылся инеем от близкого ледяного дыхания. Для него вдруг перестала существовать горячечная тьма вокруг, заполненная собственными и чужими кошмарами. Как наяву, он видел тихий океанский закат. Слышал баюкающий шорох волн, подбегающих почти к самым ногам. Чувствал тепло нагретого за день прибрежного песка. И ощущал маленькую, теплую, навеки детскую ладонь, доверчиво лежащую в его руке… И еще, как обычно, он думал о бумажных журавликах. Он никак не мог вспомнить, сколько по легенде их нужно сделать, чтобы заслужить прощение?

Он не знал, как долго это продолжалось. Внезапно раздался щелчок магнитного замка, и сразу же сквозь сомкнутые веки по глазам, как бритвой, полоснул яркий свет. Николай подслеповато заморгал и с трудом разогнул затекшую спину. Кроме него в палате никого не было, две соседние койки сиротливо белели мятыми простынями. В комнате не осталось ни одного темного угла – все пространство было безжалостно залито ярким светом мощных ламп под потолком. Николай спрыгнул с кровати и пошел к открытой двери, осторожно перешагивая через заскорузлые лохмотья, бесформенные ошметки и засохшие черные лужи.

Бесконечный коридор терялся во тьме. Далеко, словно звезда в миллионе световых лет, горела настольная лампа дежурной медсестры. Ничего не видя под ногами, Николай медленно брел на ее свет, проходя мимо одинаковых закрытых дверей. Из запечатанных палат доносились приглушенные звуки. Их разрозненные фрагменты сплетались в одну бесконечную симфонию, плывущую вместе с ним вдоль коридора. Казалось, весь коридор, словно гиганский церковный орган, гудел фугой тысячеголосого ужаса.

Николай молча прошел мимо дежурного поста. Медсестра проводила его немигающим взглядом. Николай зашел в санузел, скинул в корзину одежду и встал под душ. Непроглядно черная ночь за окном казалась нарисованной прямо на стекле. Впрочем, наверно, так оно и было на самом деле. Николай вытерся насухо, достал из бельевого шкафа и одел чистую безразмерную пижаму с больничным клеймом. Твердая от крахмала ткань привычно резала тело. Покопавшись в процедурном шкафу, он выудил подходящую капельницу.

Когда он вышел из санузла, коридор совершенно преобразился. Дьявольский орган смолк. Стояла полная тишина. Двери всех палат были распахнуты настежь и извергали наружу ослепительные конусы света. “Медсестры” не было. Вместо нее возле дежурного поста стоял печальный