Ох, васильки, васильки,
Сколько их выросло в поле.
Помню у самой реки,
Их собирал я для Оли. (из песни)

Давно хотелось высказаться на эту тему, да всё как-то руки не доходили. Опять соврал. Тяжело возвращаться к этой истории через годы, тяжело. И молчать нет сил.

Опять не даёт уснуть ночами зловредная память. Опять идут перед мысленным взором лица друзей. Живые приходят крайне редко, как правило, навещают те, которых уже нет с нами. Как будто хотят сказать что-то недосказанное. Может быть, извиниться, а может и упрекнуть? В такие ночи душа плачет, сердце выскакивает из своего вместилища. Совесть? Да совесть то, как раз чиста, но есть в душе, какая то вина перед ушедшими. Вина за то, что пережил!


- Оо-льгааа! Выходи на улицу. Ну, выходи, на речку сходим, а? А она дома? Ну, так мы ей не скажем. А ты с балкона, я тебя приму на руки. Да не бойся ты трусиха, тут же низко.
С великими предосторожностями принимаю бесценное сокровище на свои ещё не очень крепкие руки. Моя нога подворачивается, и мы вместе с Олей летим в густые заросли крапивы, как будто специально посаженной под Олиным балконом. При этом девочка падает на меня с такой силой, что воздух, всхлипнув, вылетает из моей груди. Отдышавшись, тихонечко высвобождаюсь из Олиных объятий. – Олюшка, ты жива?
И вдруг вижу такое!!! От неловкого приземления подол Олиного платьишка задрался, и я вижу её трусики. Обыкновенные, наверное, ситцевые, откуда же мне знать.

Впоследствии я, конечно же, видал этого добра килотоннами. Гипюровых, с кружавчиками и бусинками, всех цветов и размеров, но здесь другое. Эти наивные воспоминания, с наивными трусиками и обнажённым, ещё очень детским бедром, даже бёдрышком могут показаться смешными и глупыми. Ну что же, это моё детство и воспоминания мои. Памяти не прикажешь, к чему прицепится её своенравный взгляд, то и будет мучить нас вечно. Уже и черты человека стёрлись за давностью лет, уже и имя забыто напрочь, а вот какая то деталь въелась в естество, и тревожит душу долгими, бессонными ночами.

Нам по тринадцать лет, мы уже почти взрослые. Вчера я попытался после кино поцеловать Олю, за что и получил по морде. А так всё хорошо начиналось. Был вечер, тёплый и ласковый, была очередь в сезонный кинотеатр под кодовым названием «сарай». Киномеханик Лёва, мой сосед и дядя по совместительству милостиво пустил нас с Олей в свою будку и мы в свободное окошечко смотрели фильм, на который нас в силу возраста никогда бы не пустили. Это было что-то французское, в одном из эпизодов мельком была показана грудь героини. Ужасное порно и совершенное растление по тем временам. А потом мы долго бродили с Олей по ночным улицам. Наблюдали хоровод мошкары в свете уличного фонаря, стоя под чужими окнами, слушали «Джамайку» Робертино. А когда подошли к Олиному дому, я попытался её поцеловать, за что и получил пощёчину. К чему то подобному я уже был готов, Оля по моему сама испугалась своего импульса. Ударила и заплакала. Как я испугался её слёз. Не знаю, не помню, каким образом мы оказались на лавочке в тени акаций. Я обнял её за худенькие плечики, прижал к себе и сам чуть не разревелся. Я шептал ей, какие то слова, и вдруг понял, что уже давно покрываю поцелуями её лицо, губы, глаза, щёчки. А она только сильнее прижималась к моей груди и гладила меня пальчиками по щеке.

Эх, юность, будь благословенна. Тридцать с лишним лет прошло с той поры. Конечно многие моменты тех встреч, чувства и переживания я уже переложил на современный язык, исходя из сегодняшнего опыта и знаний. Да бог с ним, стоит ли придираться. У каждого из нас была своя Оля, были бессонные ночи, слёзы, обещания. Всё было и, к сожалению, на этот отрезок бытия срок давности не распространяется. Да и надо ли? Быть может, это и было самым лучшим и светлым в нашей ох непростой жизни.

На всё лето Оля уехала к бабушке с дедом в деревню. Как мы с ней прощались, как последний раз в жизни. Ромео и Джульетта? Быть может, отчасти эти эпизоды в чём-то схожи. Всё те же чувства, всё та же любовь, вечная и несуразная. Олюшка уехала, и мир опустел. Бесцельно и совершенно разбито слонялся я по дому. Пацаны звали на рыбалку, и я шёл с ними. Ехали на велосипедах на Каму, и я присутствовал. Именно присутствовал, потому что мысленно был там, с ней. Держал её за руку, шептал глупости и без конца тонул в её голубых как васильки глазах.

Хоронили Олю в посёлке, куда и перевезли из деревни на воняющем перегаром грузовике. Я на похороны не ходил. Вообще смутно, как в тумане помню эти дни. Вроде бы ел и пил, казалось бы, дышал. Утонула! Этого просто не может быть. Сейчас я подойду под знакомый балкон, брошу камешком. Колыхнётся занавеска и тоненький голосок прошепчет, иду.

Оля сорвёт василёк,
К речке головку наклонит,
Милый смотри, василёк,
Мой поплывёт, твой потонет.

udaff.com