СВЕРХУ ВНИЗ, НАИСКОСОК!



В то лето, когда я еще не ходил в школу, у нас во дворе был ремонт.

Повсюду валялись кирпичи и доски, использованные гондоны, колпаки, выброшенные из окон бурые тампоны и прочая хуйня, а посреди двора высилась огромная куча говна, которую мы с ребятами насрали за каких-то две недели. Спецом домой какать не ходили, потому что во дворе в то время было много интересного, прямо не оторвешься! А сцать бегали на угол, как и все жильцы, кому было в падлу лишний раз напрягаться из-за подобной мелочи.

И мы играли на этой куче в «войну в Ираке», или в свиней, или делали куличики, или просто так играли ни во что, потому что копаться в говне было и так приятно.

Нам было очень весело, и мы подружились с рабочими и даже бегали для них за водкой; один раз я принес слесарю дяде Грише полный коробан какой-то травы, которую спиздил у дяди Руслана из куртки, а второй раз Аленка показала монтерам, где у нас живут распутные женщины, которые за бутылку вполне согласны, и даже в пердак. И монтеры долго трепали её за плечо, говоря: «Ништяк дефка, молодца. Скорей начинай водку пить, тогда мы с тобой еще попиздим на эту тему». А Аленка смеялась как дурная и говорила что она и без водки вполне умеет, типо её про пердак брат-гомосек научил. А мы допытывались, о чем они говорят, а монтеры только скалили зубы и курили больше обычного.

Приятные люди, в общем, оказались.

И мы еще много помогали им пиздить со стройки стройматериалы, только сейчас я уже не помню всего.

По вечерам они крутили какие-то особые папиросы из «Беломора» и весело отпускали шутки, глядя как мы ползаем в говне, и однажды слесарь дядя Петя глотнул каких-то колес и, громко крича что-то про кусающих его ахуевших зеленых ос, разделся и прыгнул в нашу кучу прямо грудью и помял её, так что говно полетело прямо нам в ебальники, но потом помог выровнять бульдозером.

«Проглючило старого мудака» — шутили про него остальные рабочие, попивая водку.

А потом как-то незаметно ремонт стал заканчиваться, рабочие уходили один за другим, туберкулезник дядя Гриша, который красиво рассказывал нам про зону и как там обходятся с пидарами, попрощался с нами за руку, подарил мне тяжелый чугунный кастет с шипами и тоже ушел.

И вместо дяди Гриши во двор пришли три биксы, как он и обещал, когда прощался. И он еще подмигнул нам тогда.

Они все были очень красиво одеты: носили мужские такие длинные кожаные штаны, измазанные разными красками по типу милицейских и совершенно твердые. Намного тверже, чем мой хуй, когда по телевизору идёт разная порнуха для взрослых. Нам сказали, что там у них вшиты стальные пластины, чтобы ногой хуячить больнее.

Когда эти девушки ходили, штаны на них гремели, как железо на крыше или кабутто робот Вертер решил поебаца со стиральний машиной. Еще у них были такие куртки, типа «косухи», и в карманах много всяких штук интересных, типа всякие аптечные пузырьки, коробочки с белым порошком, ножи с выкидным лезвием, клей «Момент», кассеты с веселыми немецкими маршами, велосипедные цепи и гондоны с шипами. Ботинки у них были тоже с шипами, как и ошейники на шее. А на головах девушки носили шапки из газет, чтобы не было видно, что они бритые налысо, а иначе бы их везде хватали менты и заставляли раздеться в участке для обыска, и увидели бы у них татуировки на сисях в виде заебатых свастик, и тогда бы их совсем посадили, а им этого не хотелось. Они даже показали нам с Мишкой эти татуировки и дали потрогать и сказали, что если мы хотим у них еще чото потрогать, то должны не пиздеть лишнего. И мы правда не пиздели, только один раз похвастались об этом в чате в интернете, и потом сотрудники ФСБ долго пытались вычислить наш ай-пи, а мы сидели из компутерного клуба и быстро оттуда ушли, и они, как говорят взрослые, отсосали в полный рост. Но хозяина клуба всё же посадили. Как сказала мама, за пропаганду фашизма, почти как революционного писателя Лимонова, который ёбся с неграми в Нюйорке и этим заслужил нелюбовь нашей прокуратуры.

Так вот, эти телки были типа маляры и назывались как в телевизоре: бригада.

Они были очень веселые, читали мужской журнал «Плейбой», говорили с хрипотцой и ловко ебались друг с дружкой в бытовке, а также любили смеяться понакурке и всегда пели любимую песню дяди Гриши про кошку: «Мурка, мурка».

Но я эту песню не люблю. И Аленка. И Мишка тоже не любит. Говорит, что все, у кого меньше трех отсидок, такую блатную петь не могут, типа западло, а дядя Гриша сидел всего два раза, а мы ваще пока не сидели, и поэтому нам еще рано, а ему уже скоро.

Но песня — это так, хуйня. Зато мы все любили, напившись пива, подлезть под окно бытовки и смотреть, как ебутся между собой девушки-маляры и как у них все получается складно и аккуратно. Если они были довольны прошедшим днем, то могли угостить нас самогоном и еще интересно рассказывали про лесбиянство, почти так же интересно как дядя Гриша — про пидаров и зону. Я как-то однажды папе по пьяни рассказал немножко про лесбиянство, а он спросил, откуда я знаю, и я ему про секрету сказал. А он насупился весь и сказал, что надо им строго-настрого объяснить, что разврат — это нехорошо, купил быстро водки и пошел к маляршам, и потом весь вечер не вылазил у них из бытовки, а мне сказал, чтобы я шел домой спать. Вот так. Малярши потом сказали на него «пиздатый папик», ну и еще перетянули меня разок по шее велосипедной цепью, чтоб не палил контору, но это всё хуйня, подумаешь!

А когда у них бывало плохое настроение, типа бодун или там кокс сильно разбодяжениый, они тогда серчали и ссали в краску, которой потом красили квартиры и стены в доме и говорили что-то про йобаный в обе жопы Совок, и много нехорошего про Ленина, и что давно пора развалить тут всё нахуй и впесду. И тогда они слушали какой-то немецкий рамштайн и танцевали голые в бытовке, где у них на полу валялось много пустых шприцоф, и даже нас при этом пару раз запускали к себе и трогали за писи, и у них сразу поднималось настроение. А у нас тоже много чего поднималось. Однако сосать они нипочем не хотели, говорили «ссыкуны вы еще», но не злобно, а так. И мы бежали для них за алкоголем и к барыге, потому что хорошее настроение у них быстро кончалось, и тогда они могли переебать чем-то тяжелым по хребту, или насовать нам в кучу, где мы играли, какого-нибудь битого стекла, или заставить пить ихние ссаки, а это мы не очень любили.

Мы знали по именам всю бригаду. Их звали Ржавая, Щека и Присоска.

И однажды мы к ним подошли, когда они играли в карты и пили самогон из банки, и Щека сказала:

— Малые, мухой пиздуйте нах домой и узнайте, скоко там натикало.

Я как самый лоховоз, сбегал типо, узнал у мамы и сказал ей:

— Без пяти бля двенадцать, тетя Щека…

Она сказала:

— Пиздец нах, бабы! Я пойду вмажусь. Ломает уже... — и пошла во второй подъезд, где, я знаю, бородатый дядя Баян часто варил какую-то «мульку». У него из квартиры всегда так интересно пахло, и к нему часто приходили гости, сначала совсем грустные и всё время чесались, а когда уходили