ГДЕ ЭТО ВИДАНО, ГДЕ ЭТО СЛЫХАНО...



На переменке подбежала ко мне наша пиздаватая октябрятская вожатая Люся и как гаркнет в лицо перегаром:

— Дениска, а ты сможешь выступить непадецки в концерте? Мы решили подписать на эту хуйню двух малышей, ну типо совсем задротов еще, чтобы они были типа сатирики. Хочешь, сцыкунок?

И она громко сглотнула соплю. Вчера, по ходу, холодный хуй сосала.

Я говорю:

— Я все хочу! Я и тебе засадить не отказался бы, если б учился хотя бы классе в пятом. А так — пиздюлей от старших пацанов получу железно за нарушение субординации. Этого мне не хотелось бы, поэтому приходится сдержываца. Давай уж лучше концерт, йбана! Только ты объясни по понятиям: что такое сатирики.

Люся почесала сосок, потом пизду, потом экзему на жопе, сделала глоток из бутылки, срыгнула и говорит:

— Видишь ли, несмотря на то, что камунизм почти построен, у нас еще есть разные неполадки в школе бля... — она шумно вытерла соплю. — Ну, например, двоечники или лентяи, им, сукам, надо пропиздона конкретного вставить. В словесной форме, конечно. Понял?

— Не понял, говорю.

— Так это жэ просто, Дениска! — сказала Люся развязно и потрепала меня по голове как недоношенного, к кому же обсопливленной рукой. Я почувствовал, как противные густые козюли мажут мою стриженую макушку и, не сдержавшись, слегка блюванул ей на передник. Бодун, хули…

К счастью, Люся ничего не заметила — она ваще вдруг утеряла нить разговора и, чтобы не выглядеть глупо, решила допить водку. Зеленое стекло бутылки было вымазано соплями. Я не удержался и блеванул ей еще на тапочки. Люся моргнула и неожиданно продолжила:

— Надо про них выступить со сцены, чтобы типо все смеялись, это на них подействует… ыык! — отрезвляюще нахуй.

Я говорю:

— Они не пьяные, они просто лентяи. Тебе что, Люся, водка последние полторы извилины выпрямила? Или как еще объяснить подобную педерастию мозга? Маленьким ведь нипочем низя пить. Как и ебаца впрочем… Хотя всё равно ебуца.

— Это так говорится: «отрезвляюще», — заржала Люся, светя гнилыми зубами, и с размаху кинула пустую бутылку в форточку, но не попала, и осколочной шрапнелью мне неслабо посекло щеку и ухо. — А на самом деле просто эти ребята призадумаются, им станет неловко пить и материца, и они исправятся. И не то что ебаца, даже дрочить на уроках перестанут. Это всё, что от тебя требуеца, да ты ни на что более и не годен, малявка полупокерная. Понял, Дениска, или так и будешь ебанутого тут корчить?

Я молчал, думая как бы потрогать ейо за пизду. Концерт мне вопщем-то был до сраки, я жаждал лишь плотских наслаждений. Но не мог же я сказать об этом Люсе!

— Короче, не тяни, — сказала Люся, шумно сморкаясь мне на грудь, — хочешь — соглашайся, не хочешь — пашол нахуй сцань!

И тогда я не выдержал и скорбно сказал, вынимая из скальпа осколки:

— Ладно уж, блядюга! Побрею я тебя еще тупым ножом…

Тогда Люся спросила:

— А у тебя есть партнер?

— Какой? — говорю, типо снова дурачок.

— Сэксуальный, какой же еще.

— Нету.

Люся удивилась:

— С кем же ты тогда живешь, если товарища нет?

— Товарищ у меня есть, Мишка. С ним я и живу каждый день. А партнера нету.

Люся снова улыбнулась:

— Это почти одно и то же. А он гамасекусальный, Мишка твой?

— Неа, он пидар самый обыкновенный. Даже латентный походу в чем-то.

— Сосать хоть умеет?

— Очень тихо. Но я научу его сосать громче, не беспокойся. Весь зал в ахуе будет. Круче чем на спектакле Виктюкка!

Тут Люся обрадовалась:

— Это жэ заебись! После уроков притащи его в малый зал, там будет типо репетиция! Только носки смени, от них ссаками воняет… И вафлями кажись.

Вот сука! И откуда узнала, что я потняки на вечерней дрочке как гондоны использую? Загадка.

И я со всех ног пустился искать Мишку. Он стоял в буфете и жрал сардельку. Ну он типо не ел ещо, а пока просто её сосал в предвкушении, и я сразу вспомнил, что надо его научить сосать погромче и стал рядом.

— Мишка, хочешь быть сатириком ниибаца?

А он оглянулся и сказал недовольно:

— Погоди, бля, дай дососу.

Я стоял как лох и смотрел, как он сосёт. Сам маленький, скрюченный, как хуй на морозе, а сарделька толще его шеи. Тем не менее, он её пихал прямо в горло, как професьйональный минетчик. Я весь обзавидовался, за ним наблюдая. Он держал эту сардельку руками и сосал прямо губами, сувал в глотку, и розовая шкурка трещала и лопалась, когда он кусал сардельку, и оттуда брызгал горячий пахучий сок прямо Мишке на распухшее от ажогов ебало, совсем как в фильмах про голых мужиков, что смотрит мой папа вместе с дядей Русланом, когда мама уходит в магазин за водкой, или в дискотеку — позажигать.

И когда я вспомнил про фильмы, то не выдержал и сказал тете Кате:

— Дайте мне, пожалуйста, тоже сардельку, поскорее блять пожалуйста!

Ведь мне предстояло научить Мишку громко сосать!

И тетя Катя сразу протянула мне мисочку, на которой лежала огромная сарделька, сразу напомнившая мне, как я кидался фаллоимитатором на сцену в прошлом месяце.

Я схватил её и жжал в кулаке, как ту давешнюю дилду.

— Смари, Мишка, как надо сосать!

И без затей взяв свою сардельку двумя руками, я тоже, не чистя, стал сосать и грызть ее, и из нее брызгал горячий пахучий сок. И мы с Мишкой так грызли на пару, и обжигались, и смотрели друг на дружку, и ласково улыбались, пока не залили друг другу соком все ебальники. И после этого уже не выдержали и, не заплатив за угощение, побежали в тувалет. Там я Мишке хорошенько прочистил кочергой дымоход и научил сосать по-театральному с придыханием (как у Виктюка!). Не скажу, что Мишке это сильно понравилось, но он сразу успокоился, когда я сказал, что он сосёт типо в борьбе за общее дело. Но всё равно в отместку он мне воткнул в децкую жопу обрезок сливного колена, когда я отвернулся отлить в умывальник. И мы долго смеялись, потому что если после этого перднуть, то звук получался как в тромбоне, только не такой красивый. И мы по очереди вставляли себе в анус разные предметы и пытались пердеть. А потом Мишка сунул туда найденную на полу гайку и вдребезги разбил окно, и пришлось убежать.

А потом мы спрятались во дворе, и я еще рассказал, что мы будем типо гамасекусальные сатирики, и он согласился, хули, всё равно терять уже нечего, и мы еле досидели до конца уроков, потому что неподецки болели анусы, а потом, прихрамывая, побежали в малый зал на репетицию.

Там уже сидела наша датая-пиздаватая вожатая Люся, и с ней был один задрот, приблизительно из четвертого, дико уродливый, с огромными свернутыми в трубку ушами и раскосыми глазами, а также без передних зубов. Он держал руку у неё на жопе и чему-то улыбался. На уроде были лосины и высокие сапоги-шпильки на шнуровке, а также заляпанная чем-то полупрозрачная серебристая рубашка, сквозь которую просвечивали пожжонные горячим воском соски. Мы сразу опознали в нем вафлера, о котором давно ходили слухи по школе, типо первая соска района, но виду не подали.

Люся смахнула соплю, растерла её ногою по полу и сказала: