морду своею бля сарделькою, за которую я продолжал держаться. Ну а я чото не сориентировался и чиста машинально влепил ему кастетом пиздюль в солнечное сплетение.

Тут уж началось что-то ужасное. Все хохотали как зарезанные, а Мишка после того удара из зеленого стал совсем фиолетовым и вдруг растопырил грабли и выпучил глаза. Наша Люся схватила его за руку и хотела увести, но Мишка неожиданно раскрыл пасть, так что хрустнули челюсти, и, заклокотав, блюванул ей в лицо, а когда она с криком «ах» закашлялась и покачнувшись упала со сцены, он кхекнул, схватился за жывот и обдал вонючим душем Шарко первые три ряда зрителей. Потом его неслабо запершило, а я подкрался и, чтобы хоть как-то остановить эту вакханалию, ёбнул его в селезенку, но попал по печени, и блевотина разлетелась по всему залу, откуда уже раздавались крики обмороков и первые рвотные позывы некоторых слабых на желудок учеников.

Лежа на полу со сломанной ногой, Люся кричала:

— Дениска, пой один! Не подведи!.. Выруби этого гандона чем-нибудь!..

А я стоял у рояля и решил не подвести и, взяв с пола табуретку, с ревом переебал ею Мишку по морде. Мишка качнулся и тоже упал со сцены и попал на Люсю, сломав ей основание черепа и пять зубов. Музыка вдруг куда-то пропала. Я почувствовал, что мне стало все равно, чо там будет дальше и почему-то вдруг тоже выкинул в сторону левую руку, в которой была — не поверите! — сарделька и совершенно неожиданно завопил:



Папа у Васи сосёт как подорванный,

Пидар ебучий, вафёл бля, задрот!!!..



А в это время сзади ко мне, светя очками, тихо подобрался Борис Сергеевич. Но я не видел его, я протирал глаза от Мишкиной канчины, тока слышал что там кто-то ползает и причмокивает. А этот кто-то хихикнул и, ухватившись за мои лосины и повиснув на них, стянул до колен, после чего прижался со вздохом к моей децкой ягодице своей небритой щекой. А я от напряжения и от испуга — потому что мне показалось, что мне в жоппу запхали моток колючей проволоки или что-то вроде дохлого ежа, — чрезмерно перенапрягся и меня наконец прорвало, и говно вместе с клочьями зажеванных трусов, блядь, жирным таким фонтаном выплеснулось учителю музыки на его музыкальный ебальник.

Я даже плохо помню, что было дальше. Было похоже на землетрясение. Вокруг урчали животы. Рты и жопы взрывались фонтанами разноцветного говна, многих форм и консистенций, лица болельщиков покрывались брызгами сранья и блевотины. Кто-то в знак протеста задрал жопу и выметнул струю поноса прямо в потолок. От смрада стало не хватать воздуха, в зале начались обмороки, астматики тщетно бились в закрытые окна и приникали носами к законопаченным щелям. У деректора вырвали из рук камеру и разъебали об пол, а когда он нагнулся подобрать, кто-то с шумом выпустил ему на голову свой полужидкий завтрак. Я же оставшись на сцене один в обосранных лосинах и ощущая некое присутствие сзади, перепугался и решил что сзади пидары хотят опорочить мою и так уже многократно порочную жоппу, но это были не пидары, а всего лишь наш Борис Сергеевич. Он стоял на коленях и задушенно кашлял, пытаясь стряхнуть налипший на морду кал. Но мне в тот момент, поверьте, было не до сантиментов, и я чисто машинально провел Борису Сергеевичу локтевой удар в нос, но немного не попал и впечатал ему новые очки в лицо и они так там и остались. А он как-то нелепо замахал руками и вываливая изо рта куски полужидкого говна, скатился со сцены, сломав коленкой Люсе ключицу и ебанув лежащего ничком Мишку по яйцам подбородком, и Мишка не выдержал всех этих избиений и тоже обосрался фонтанообразно, как кит, которого выкинула на берег непогода.

Я стоял на краю сцены со вставшим от ужаса хуем, неудержимо фонтанируя блевотиной в зал, где и так уже все рыгали в три горла, и думал, что вот сейчас провалюсь нахуй совсем под землю, где меня черти будут ебать в дрыстало до самого Страшного суда, а вокруг все просто падали от выворачивавших их наизнанку колик, брызгая гавном из всех отверстий — и няни, и учителя, и пидар дядя Саша, который так и не передернул свой затвор, и все, все...

Я даже удивляюсь, что я не умер, когда посеревший Песдаков, весь в блевотине, с поносом в слипшихся волосах и висящей из штаны залупой, вымазанной Люсиными соплями, продравшись сквозь рыгающую, ссущую и срущуюся толпу, отволок меня за ухо в гримерку и там, подвывая как отпизженная бейсбольной битой собака, ласточкой выкинул из окна.

Я наверно бы умер, если бы не упал на голову нашему директору, который, выскочив из школы, с криками бежал к ближайшей ментовке, чтобы вызвать патруль, как он делал уже не раз.

А когда я потом лежал в больнице, мне передали, что Борис Сергеевич захлебнулся Мишкиным гамном и его еле откачали, а Песдаков в истерике отпиздил рояль табуретом и сломал его, и теперь сидит закрытый в женской параше, пока за него не внесут выкуп. А Люся… Люся приходила ко мне в больницу по вечерам и пиздила водочной бутылкой по голове, чтоб меня не так скоро выписали. Сердилась, наверно…

Нет, не буду я больше сатириком-гамасекусалистом! Ну его нахуй, одно пидарство сплошное, а здоровья и так ни на грош…

yavas.org