Ровно в восемь часов утра молодой, но уже подающий надежды писатель Кобылкин ворвался в рабочий кабинет Петра Афанасьева. Надежды Кобылкин подавал только самому себе, ибо писать начал всего три дня назад, однако будучи от природы не робкого десятка, к Афанасьеву зарулил, как к старому знакомому. Тот как раз завтракал, воображая, видимо, что 10-летний стаж просиживания казенных штанов в редакторском кресле «Литературной мысли» позволяет ему держать нераскрытые таланты на жесткой деревянной скамье за массивной дерматиновой дверью. Из саквояжа был извлечен средней величины жареный цыпленок, хлеб, лук, яйца, сыр, масло, горчица и даже пузырек с кагором — Афанасьев любил питаться вкусно, предпочитая домашнюю пищу буфетной. Крошки висели в бороде Афанасьева, осыпаясь при каждом движении жующих челюстей, которыми редактор за 10 лет успел перемолоть немало молодых наглецов, считавших себя новыми Хэмингуэями и постмодерновыми Гоголями. Однако так к нему ещё никто не входил.

— Это что!? — вырванный из своих размышлений Афанасьев от неожиданности икнул и уронил кусок хлеба. Челюсти перестали жевать, в глазах застыло удивление. Крахмальная салфетка со следами кагора выбилась из-под воротника рубашки и по-дурацки повисла на одном уголке. Афанасьев в раздражении сорвал её и вытер крошки вокруг рта. — Вы почему врываетесь, молодой человек!

«Из налоговой, что ли?»

Кобылкин сделал глубокий вдох, словно перед большим заплывом, и твердо подступил к столу:

— Не что, а кто. Кобылкин моя фамилия, звать Андрей Семенович. Будем знакомы.

Афанасьев неопределенно хмыкнул. Вытянутая, будто и впрямь лошадиная рожа посетителя не понравилась ему с первого взгляда. От такого хорошего не жди. Гость был прыщеват и небрит, вокруг рта залегли требовательные складки, губы поджаты. Глаза источали непримиримую решимость. В руках Кобылкин держал папку, на которую Афанасьев беспокойно скосил один глаз. «Андрей Семенович» оглядел кабинет, особое внимание уделив остаткам редакторской трапезы, и как бы между прочим спросил:

— А что это вы посетителей к себе не пускаете? Я еле пробился. Секретарша прямо грудью на дверь ложилась. Это с чего бы?..

«Точно, налоговики. Всегда издалека начинают» — Афанасьев начал покрываться холодной испариной.

Полусъеденный цыпленок сделал в желудке отвратительный кульбит и попытался выскочить наружу. Обнаглели…

— У меня обед. — Афанасьев уже оправился от потрясения, и его голос понемногу стал обретать резкость и рельефность, в нем явственно проступили нотки раздражения. — Там же табличка на дверях. Вы читать не умеете, что ли?

Кобылкин не смутился.

— У всех обед. А у меня времени в обрез. — Он покрутил головой и без приглашения уселся на стоящий рядом стул. — И угадайте, зачем я к вам пришел.

— Зачем же, — без особого энтузиазма отозвался редактор. По его лишенному эмоций тону невозможно определить, вопрос это или утверждение.

— Это вас, несомненно, заинтересует! — Гость с любопытством ощупывал взглядом углы кабинета.

— Да? Интересно…

Кобылкин не уловил иронии: его лопоухая голова на миг остановись, чтобы кивнуть, и тут же снова пришла в движение. Глаза перепрыгнули с книжного шкафа на его обладателя, принявшись ощупывать вулканические морщины на лбу редактора.

— Я принес вам отличный рассказ! Гениальная штука.

Афанасьев похолодел и тут же повеселел в предвкушении близкой расправы.

— Так вы… кхм… значит, по поводу творчества. — По лицу его против воли стала расползаться людоедская усмешка, при виде которой половина столичных поэтов обычно сразу падала в обморок, остальных парализовывало и из кабинета их приходилось выносить как античные статуи — на манер бревен. — И что требуется лично от меня?

Этим вопросом Афанасьев обычно сразу ставил не в меру зарвавшихся сочинителей на место, тем самым давая понять, что вовсе не обязан читать их ахинею. Разве что только за крупное вознаграждение… крупное, да… Которое в большинстве случаев не замедляло появиться на столе. Вот так. Хочешь славы — делись остальным. Её, славы, на всех не хватит. Вот разве что если постараться… Сам понимаешь. Неси коньячок, шампанское. Угу… Цветов и конфет не пью. Можно деньгами: инициатива приветствуется. Да, кстати, голубь, что ты там написал-то? Ещё ж почитать надо — может, оно нецензурное. Если бред какой-то — не обессудь. Мы всё-таки уважаемый журнал, а ты кто такой? Вот то-то же…

Афанасьев засопел, предвкушая взятку. Он даже приблизительно успел представить, как распорядится подарком. Однако секунды шли, а подношение не появлялось на свет. Мало того, пришелец даже не делал попыток откуда-то что-то извлечь. Редактор внимательно поглядел Кобылкину в глаза и неохотно диагностировал, что с этим ушастым ему «повезло» вдвойне: клиент, судя по всему, деньгами не обладает. Равно как и коньяком. Пришел, сволочь, с пустыми руками…

Что ж, есть много способов избавления от таких наглецов. И каждым Афанасьев владел в совершенстве, особенно если требовалось кого-то выставить с порога. Но Кобылкин умело проскочил из приемной сразу к редакторскому столу, тем самым лишив соперника его главного оружия. Придется теперь с ним общаться...

Мысли путались, желудок требовал завершения трапезы. Как бы этого Кобылкина отшить побыстрее? Редактор вздохнул: для этого надо было как минимум взглянуть на его творчество. А ведь как не хочется...

Меж тем гость не скучал. Афанасьев ошеломленно проводил взглядом огурец, который как будто сам собой выскочил из тарелки, окунулся одним концом в солонку и в два укуса исчез в улыбающейся пасти визитера. Не переставая жевать, тот взглянул на часы. Манеры, однако… Как с таким вообще можно иметь дело? Всё-таки остаётся репутация издания, очередность заказов, тематика, цензура…

Афанасьев смял улыбку и примерил на лицо непроницаемо-рабочее выражение. Сдвинув в сторону свою скатерть-самобранку, он надел очки и опасливо глянул на гостя.

— Ну-ка, давайте посмотрим, чего у вас там…

Кобылкин шлёпнул перед ним на стол тонкую папку, энергично рванул тесемки:

— Я смотрел ваши подшивки за десять лет — ничего похожего не было. Значит, вы просто обязаны меня напечатать. Это новая волна, знаете, как Пелевин, только с уклоном в экзотику… эклектику… эту, как её, эзохе... эзопе… эзоте… да какая разница, в самом деле. Друзья читали, им понравилось. Сказали, надо печатать. Так я сразу сюда.

— Ну-ну, — Афанасьев кисло рассматривал обложку с корявой надписью «Для творчества», — так уж сразу и напечатать. Сперва надо ознакомиться...

— Да, да, конечно, — Кобылкин улыбнулся. — А то я и сам могу рассказать, своими словами.

Афанасьев оживился. Пусть излагает в устном виде — на словах всегда проще будет договориться. Может, удастся убедить этого субъекта отнести свой рассказ куда-нибудь в другое место.

— Своими словами — это ещё лучше. — Афанасьев изобразил живой интерес. — Так оно и быстрее, и понятней. Как называется ваше... гм... творенье?

— Это пока рассказ, но может быть разработан в повесть. Называется он «В горы за минетом».