подбитый глаз. — Приехала милиция и всех увезла.

— Эх! Мне сто грамм водки, — решился бесшабашно Саша и сам офигел от своей продвинутости. — А чего у вас в зале мужики такие странные? И баб чего-то нету совсем…

— Во вторник вечером у нас всегда «мужской день», — сдержанно пояснил бармен, вытирая салфеткой потный лоб под мелированной челкой. — На дверях объявление висит. Только всякая сволочь, — он страдальчески шмыгнул носом, — ни хрена ничего не читает. Морды пьяные. Сколько раз говорил уже хозяину, что пора фейс-контроль вводить — всё как об стену горохом…

Выдав сдачу, он присмотрелся к Сашиному прикиду и обиженно буркнул вслед его удаляющейся спине:

— Дресс-код, по ходу, тоже. Ввести. Давно пора.



— Так вот, подруга, — втолковывал Саша, пытаясь приобнять Леночку за плечо. Та ерзала и не давалась. — Не знать, когда повесился Кобэйн — это не круто! И лак для волос — это тоже...

— Что — тоже? — удивлялась та, хлопая неумело накрашенными глазами. От волнения прыщи на ее круглом как сковорода лице проступили сквозь тональник и сделали его похожим на ожившую пиццу.

— Тоже, в смысле, не круто. Надо рубить фишку. Настоящие панки ставят ирокез только блевотой! Вот как у меня… А спят они в гробах.

Он икнул, храбро посмотрел на водку, задумался и отхлебнул Леночкиного пива. Бывшая одноклассница послушно кивала, с отчаяньем оглядывая зал — очевидно, в поисках хоть кого-то, кто круче Саши. Но Саша знал, что круче него здесь сейчас никого нет. Не считать же крутыми мужиков в женских одеждах? Да они, если судить по повадкам, и не мужики, а прямо… «голубые» какие-то. Как Борис Моисеев. Но Моисеев уж точно не панк. По крайней мере, Саша ни разу не видел его с ирокезом.

— В этом «Сборище» вечно какие-то ненормальные собираются, — делилась наболевшим одноклассница, под шквалом пипиркинского красноречия уже совершенно забывшая, что «просто ждала тут подругу». — Приличного человека и не встретишь. Второй раз прихожу, и что? Одна голубизна вокруг. А в прошлый раз были какие-то мазохисты с плетками, я еле убежала.

Но Саша ее не слышал.

— А еще, короче… панки ссут где хотят. Хочешь, нассу прямо тут? В углу? — не унимался он.

— Не надо, — умоляюще надрывалась Леночка, ввергая его в очередной приступ безудержного веселья. Отсмеявшись в -надцатый раз, Саша решил, что он уже достаточно пьян для перехода к предписанному бородатым панком состоянию сексуального «валяния в отрубе», и перешел к делу:

— Тогда, может, отсосешь? А я буду валяться, и мне всё будет пох!

Леночка съежилась и посмотрела на него с таким неподдельным ужасом, что Саша против воли снова заулыбался. Вон он, настоящий панк! Старые любимые книжки, микроскоп и собирание марок казались теперь Пипиркину чем-то таким никчемным, о чем даже стыдно вспоминать.

— Ты ужасно изменился… — пролепетала Леночка. — В школе был пай-мальчиком, я же помню. А теперь такой странный…

Саша картинно надпил водку. Потом самодовольно ухмыльнулся — лицо затрещало и голова чуть не рассыпалась на части:

— Да уж не ботан! Точняк? А ну, дай… — он сморщился и принялся жадно запивать водку остатками девушкиного пива.

— Какой там еще ботан! Да ты… да ты… — Губы Леночки задрожали, и она выпалила: — Просто гопник!!

В животе у окаменевшего Саши что-то булькнуло, всколыхнулось, и выпитая водка рванулась через парадный вход. Зажав рот ладонью, он рысью бросился в туалет. В мужском кто-то пыхтел на два голоса, и Саша импульсивно рванул на себя дверь женского. Там, упав в корчах на пол, он и излил тоску вторично за этот день.

В то время как кислая дрянь, отдающая желудочным соком, выплескивалась из перекошенного мучением рта, Сашу наконец-то попустило. Божественная сила, дотоле уверенно направлявшая все его слова и поступки, внезапно потеряла к Пипиркину всякий интерес и брезгливо уронила его с небес на землю, пребольно шваркнув мордой о грязный унитаз.

Найдя в себе силы кое-как подняться, Саша ощупал сбившийся набок череп и понял, что продвинутым ему быть не суждено. И крутые телки ему не дадут. Он просто столько никогда не выпьет.

«И правда, какой из меня панк, — думал он со стыдом, глядя в зеркало на поникший ирокез. — Надо сейчас же перед Леночкой извиниться. Может, она еще согласится со мной дружить…»

Но Леночки и след простыл.



На остановке Пипиркина окликнули. Убитый разочарованиями сегодняшнего вечера, он волочил ноги, ничего вокруг не видя и не слыша, прямо по лужам. В голове нон-стопом крутился мотив какой-то панковской песни, солист хрипло рычал: «Мы все в жопе, мы все в глубокой жопе». Саша с ним внутренне соглашался.

От горьких мыслей Пипиркина отвлекло чье-то предложение поделиться сигаретой. Сказано это было таким непререкаемым тоном, что Саша послушно остановился, медленно соображая, где уже мог слышать этот голос. Финальные аккорды бумцкали в голове и мешали мыслить.

— Панчура, я к кому обращаюсь, — недовольно повторили за спиной, присовокупив к сказанному громкую пивную отрыжку.

— Извините, не курю, — пробормотал Саша. Неприятный звук сбил мысли с и без того неровного гитарного ритма, ведшего порядком доставшую его мелодию к завершению. Пипиркин напрягся, пытаясь удержать фантомные звуки в сознании, но на плечо легла безжалостная мозолистая рука и рывком развернула его к себе. Словно в страшном сне разбился Сашин взгляд об два глаза-буравчика, мрачно и неузнавающе влепившихся в него из-под низко надвинутого «гондона», и он явственно почувствовал, как мокреют отнявшиеся внезапно ноги и седеет вставший дыбом ирокез.

— Не курит он, — процедил небритый вершитель его судьбы, отводя руку в сторону, и в ночной воздух стремительной дирижерской палочкой взмыла пустая пивная бутылка. — Ага. А всякое говно на голове, значит, ты носить можешь! С пидорастами разными в клубах — это ты можешь!! Ах ты, с-сука!!!

— Я-а-ы-ы… — последнее, что успел выдавить Пипиркин, проваливаясь в черную пучину ужаса и отчаянья. Все его существо в этот бесконечный миг захлестнуло единственное жгучее желание: оказаться дома, в любимой комнате с милыми книжками, марками и телескопом, чтобы никогда, никогда, НИКОГДА больше оттуда не выходить. Но изменить ничего уже было нельзя…

Дирижерская палочка обрушилась на Сашину башку. Брызнувшее стекло барабанными тарелками грохнуло по титану, и музыка оборвалась.

yavas.org