окончательно разбил всё вдребезги. Не дав Сергею возможности высказать наболевшее, Марина скороговоркой сообщила ему, что в её жизни произошел неожиданный поворот, и, в общем, она любит другого; что он, Сергей, очень хороший, но все-таки не тот человек; что всё познается в сравнении; что ей самой тяжело и она искренне желает ему удачи; и что им лучше больше не встречаться, потому что в дружбу она не верит, а хорошую память дальнейшими разговорами можно только испортить.

Разговаривали они в парке на скамейке. Пока Сергей тужился прожевать свалившуюся на него новость, Марина быстро чмокнула его в щеку и зацокала каблучками к выходу на проспект, где ее, как оказалось, дожидался серый «Опель». Номеров Сергей не рассмотрел, но все же решил, что это та самая тачка, которую он дважды замечал возле ее дома. Выждав, пока Марина уедет, он встал со скамьи, забрался в самую гущу парка, где никто не гулял, и там немного поплакал, перемежая всхлипы быстрыми сигаретными затяжками.

Его, конечно, бросали и раньше. Изменяли. Случалось, и унижали. В этом плане Сергея удивить чем-то было трудно. Загвоздка оказалась в ином: в этот день он впервые осознал, что по-настоящему кого-то любит сильнее, чем себя. Что он не знает, как дальше жить. Что если доверять оказалось невозможно даже Марине, — первой девушке, перед которой он по-настоящему раскрыл душу, — то доверять теперь, видимо, нельзя вообще никому.

«И зачем тогда жить?» — думал он вечером, открывая ключами четвертую по счету бутылку «Балтики-9». От выпитого его уже тошнило, но ничего другого как будто не оставалось. — «Зачем? Если всё так паскудно устроено, что контролировать свою жизнь невозможно! Любовь, она ведь ослепляет, а у слепого легко всё отнять. Значит, слепым быть нельзя. Нельзя быть уязвимым. Нельзя расслабляться. Ничего нельзя. В чем же тогда заключается счастье??»

Забив на учебу, Сергей несколько суток шатался бледной тенью по улицам, не замечая ничего и никого вокруг. Домой не звонил: всё равно родители в загранке, беспокоиться о нем некому. Друзей тоже не осталось — за двадцать совместных месяцев Марина как-то незаметно выдавила их всех куда-то прочь, за границу видимости и слышимости. А он, в общем-то, даже не протестовал…

Ночевал Сергей в эти дни где придется, вел с собирателями бутылок пространные разговоры о подлостях современного мира, угрюмо наблюдал краски уходящего бабьего лета, жевал безвкусную шаурму и сыпал мелочь в футляры уличных музыкантов. Иногда звонил Марине и сбрасывал звонки, потому что не знал, что сказать. Несколько раз приходил к ее дому, смотрел на светящиеся окна и убирался прочь, как побитая собака. Потом вся эта лажовая романтика поднадоела. От спиртного началась постоянная тошнота. Из-за отросшей щетины воспалилось лицо. Похолодало. Захотелось чего-то другого — широкого и мощного, в чем можно было бы утопить свою обострившуюся как язва печаль раз и навсегда.

Наконец, после четырех дней бесплодных скитаний Сергей понял, чего именно ему хочется. Зашел домой, перекусил, забрал кое-какие вещи. Запихнул их в пакет. Взял из серванта флягу, привезенную отцом из Швейцарии. Оставил на столе записку: «Уехал в Москву искать работу, скоро не ждите». Выйдя на улицу, бросил пакет со шмотками в мусорный бак. Заглянул в гараж, отлил из канистры бензина во флягу. Побродил туда-сюда с опущенной головой, переступая через разбросанные по полу детали и инструменты. Пнул ногой мотоцикл. Погладил его. Подавил всхлип. Вытер глаза, закрыл гараж, обошел вокруг него и спрятал ключ в щель между кирпичами. Поехал в зал игровых автоматов, где спустил остаток денег. Ни разу не выиграл.

Вечером купил бутылку пива, выдул ее в одиночку на пустынной набережной и побрел в направлении серой стальной громады, повисшей над водой.



* * *



На последней ступеньке каблук соскользнул, и Сергей едва не ссыпался вниз, туда, где раскрошившаяся лестница обнажила темный зев разваленного непогодой балкончика с торчащими по периметру арматуринами. Внизу, на набережной светились огоньками жуковидные автомобили, маслянисто поблескивала серая речная вода. Ушибленное колено рассылало по всему телу волны боли; сердце стучало, заглушая звук падающих камешков.

На мгновение захотелось разжать руку, инстинктивно вцепившуюся в перила — а и правда, зачем идти дальше? Покатился кубарем — и дело сделано. Потом он вспомнил об оставленной записке, перевел дух, заставил себя подтянуться и встать на ноги. Рано, пока еще рано…

Сидя пятью ступеньками ниже дорожного полотна и катящегося по нему автомобильного рева, метущего мусор по недавно перекатанному асфальтовому покрытию моста, Сергей быстро разделся и снял пропотевшие ботинки. Куртку и рубашку сложил аккуратно, как всегда делал, ложась спать. Дойдя до мятых брюк, опомнился и небрежно уронил их поверх образовавшейся стопки: он все равно не собирался надевать всё это снова. В надвигающейся темноте смутно белела вывернутая наизнанку брючина, высыпавшиеся из карманов деньги тусклыми серебристыми пятнышками отражали луну, бегущими бликами перекликались с отсветами бортовых огней прогулочных катеров, пристающих на ночь к берегу где-то далеко внизу. Сняв носки и майку, Сергей разворошил тряпичную кучу, вытащил из кармана куртки флягу с бензином. Отвинтил крышку, поболтал, понюхал. Удовлетворенно качнул головой.

Сняв очки, он протер их краем майки, надел обратно. Брошенную майку аккуратно полил бензином. Отдельно плеснул в каждый из ботинков, аккуратно придавил ими кучу. Немного посидел на корточках, жадно вдыхая яркий, знакомый с детства запах бензиновых паров. Накопленное под одеждой тепло постепенно улетучивалось с обнаженного тела.

Не то, чтобы он не мог найти себе новую девушку, но предательство Марины отбило у Сергея всякую охоту к новым приключениям. Снова и снова строить дома из теплых взглядов, застенчивых улыбок и поцелуев, укрывать перламутровой черепицей ногтей, скреплять хрупкие стропила волокнами собственного сердца, — нет, он не был готов к этому. Днем и ночью его грудь сжимал кольцами невидимый удав, тело разболталось, словно неисправный механизм — ему казалось, что при ходьбе он оставляет за собой болты и гайки. Спазмы душевной усталости доставали хуже икоты, а ощущение загнанности сводило с ума, от него хотелось выть и скрежетать зубами.

Где-то там, в закоулках его мозга, еще существовал здравый смысл. Последние дни Сергей старательно давил его алкоголем, поскольку тот сообщал своему хозяину в основном неприятные вещи. Но, видно, не додавил, поскольку в этот момент Старина Здравый Смысл снова попытался донести до него свой слабый шепчущий голос:

«Надо же, каков страдалец! И что, ты всерьез думаешь, тебе хуже всех? Да таких как ты — миллионы! Такое впечатление, что с той поры, как закон разрешил тебе покупать спиртное и сигареты, ты совсем перестал трезво смотреть на жизнь. Давно пора было уяснить, что хорошие девушки незанятыми не бывают! Поэтому — или ты отбиваешь, или отбивают у тебя. Но ты ведь эгоист, да? О, конечно, тебе не до философии,