что-то с Фрейдом замешано.

Гляжу на монитор случайно, а задрот в своем чате уже весь извелся, ряз пять «ау» написал и смайликов тупых набросал, как говна. Зовет, значит, обратно. Ну я ему огромными буквами отвечаю: «опиши, как бы ты меня трахнул». Сама на цыпочках дверь прикрыла — пускай муж спит себе тихонько, без волнений ненужных. Вернулась в кресло, халат на спинку кинула, полотенце с головы сняла — все равно давно высохло все, а рука уже сама к пинцету тянется. Захват! С треском вышли волоски из луковичек своих, аж тепло по телу пошло. Тут я уже не выдержала, ладонью себя за грудь, за вторую, трусики стянула, да пальцем через клитор прям в дырочку заветную въехала. Будто шар в лузу. Накрыло. Аж в руку брызнуло. А у кресла ножки скрипнули осуждающе.

Утром очнулась — семь часов, муж еще дрыхнет, сама в кресле скрючилась голая как русалка, под носом кровь запеклась. На столе пинцет — тоже в чем-то красном. И кучка шерстинок носовых на салфетке. Волоски на лобке уже высохли, слиплись, склеились. Я их пальцами расчесала, пригладила, сама херню какую-то бессмысленную шепчу. Потом прекратила.

Достала сигареты, пепельницу на стол, дым коромыслом в монитор. Глаза уже более-менее разлепились, но еще как у котенка двухнедельного, да еще китайского, судя по всему.

«Йюй», думаю, а про хмыря-то сетевого я и забыла. Как он там без меня? Читаю его поебень на экране, а самой хочется заржать как лошадь: «Сую чьлен тебе в ротик... кусаю саски осторожно, ты уже вся мокрая... ты кричиш абворажительно!.. и коньчил на животик чтобы ты не забеременнела».

Вот уебок-то! Внизу робкое признание: «я и правда коньчил... А ты?».

Потом еще несколько безнадежных «ау». И телефон. Надо думать, настоящий.

Что за бесстыдство. В наше время девушки первыми никогда не звонили. От досады я перехожу на презент индефинит. Стряхиваю пепел и, затянувшись по-новой, записываю телефон на салфетке. Надо не забыть, чтобы сегодня вечером все желающие педофилы вне зависимости от возраста и пола получили эти фицирки от меня в подарок. Возможно, после этого его мама с папой пересмотрят свои взгляды на прогрессивные качества интернета.

Сигарета дотлевает до фильтра, пепел отламывается и падает на клавиатуру. По телу расползается приятная истома, голова легонько чумеет. Вообще-то я курю «Мальборо», но утром больше подходит «LM» — от него не начинается депрессия. Я специально покупаю «LM» поштучно — чтобы утром не грузиться, не падать апатично на кушетку и не давиться завтраком, словно плохо переваренными кусками говна.

Дым выходит из чуть побаливающих ноздрей двумя тугими струйками, волоски вместе с пеплом веером разлетаются по салфетке. Я смотрю на пинцет, и внезапно в голову приходит интересная мысль, но я ее тут же отгоняю. Нельзя, нельзя, твержу себе успокаивающе. Потому что если сунуть окурок в ноздрю, то волоски, конечно, сгорят, но будет сильный ожог. Такой сильный, что можно напрочь убить обонятельные рецепторы и потерять нюх. Не исключено также, что со мной навечно останется фантомный запах горелых волос. С ума сойти.

Заходит заспанный муж с оттянутыми утренней эрекцией трусами, зевает и смотрит с немым остолбенением. Я, все еще голая, толкаю его на кушетку и, совершив несколько замысловатых движений руками и языком, заставляю выплеснуться со сдавленным криком. Часть попадает мне на грудь, остальное стекает по стене. Я довольна. Подавшись вперед, я сажусь на его лицо, промурлыкав: «Сделай это быстро». Может, рассказать ему про пинцет? Но нет, я еще сама не вдоволь наигралась с ним...

Ополоснувшись под душем и проглотив пару тостов с чаем, я иду по проспекту, чувствуя, как врезаются в плачущую от удовольствия промежность свежие трусики. Прислонившись к стене, незаметно поправляю их, потом на всякий случай подношу пальцы к носу. Нет, дерьмом не пахнет, все класс. Трогаю нос. Нос саднит. Крылья его с обидой подрагивают, словно кто-то харкнул на красивую бабочку, и теперь она сотрясается в рыданиях. Воздух приятно щекочет ноздри. Кайф — дышать как будто и впрямь стало намного легче. Сколько же там этих волос? Оттого и насморки, что сопли липнут к волосам и создают в носу непроходимость. Ничего, теперь у меня такого не будет. Забитый нос — это нонсенс. Правда, сопли теперь будет литься свободно и без всякой задержки, ну да ведь красота дороже! Соплю можно, в случае чего, и платочком вытереть.

Я сощуриваю глаза на солнце — вон оно, мое здание, осталось два квартала. На перекрестке меня окружает толпа тинейджеров в школьной форме, все зевают, у многих круги под глазами. Который из них сегодня ночью на меня дрочил? А может, все они на кого-то дрочат? Ну конечно, дрочат. С такими-то ебальниками...

Два или три противных старика на трамвайной остановке с ненавистью наблюдают шествие молодежи, их худые шейки со скрипом поворачиваются на истлевших от времени шарнирах. Старики не любят молодых. Хотя, конечно, среди них тоже есть педофилы. Как это говорят? И про старуху бывает порнуха. Хахаха...

Я шагаю дальше, и новый день светит мне прямо в ноздри. Смешно так дышится — правая ноздря аж свистит, от воздуха щекотно, а левая посапывает — там еще есть волоски. Значит, сегодня можно будет продолжить. Внизу у меня вдруг всё непроизвольно сжимается — мышцы дрожат в предвкушении... Я улыбаюсь и незаметно дергаю из носа волосок за волоском, размышляя о том, что это занятие в принципе столь же бессмысленное, сколь и бесконечное — ведь через месяц они снова отрастут, и все повторится.

Я вхожу в вестибюль и прячусь за створками лифта. Девятый. Рука выдергивает из носа волосок. И еще. И еще. Это — непередаваемо. Жаль, пинцет остался дома. Когда я постарею, волосы наверняка полезут у меня из ушей, как у моего сельского деда. Деда звали Ефим, и волосы действительно росли у него просто отовсюду. Из носа и ушей вообще будто вата торчала. Помню, я свешивалась утром с печки и выдергивала у него из уха длинные седые волосины. Бабка на это обычно качала головой и говорила: «Ой, дытына! Та хиба ж можна в людэй волосы рвать?» А дед Ефим даже не просыпался. Только улыбался сквозь сон. Теперь я знаю, почему. Волоски в носу — это так... так... это просто... я не знаю что.

Перед тем как выйти из лифта, я рву еще один волосок. Больно и приятно. А вдруг я мазохистка? Помню, что я отвечала бабке: «А хиба дид — люды?» У него были чудесные длинные волосы в ушах, и руками он брал меня так, что дух захватывало.

Входя в офис, я тру нос — он свербит. Закрываю кабинет изнутри, показываю себе в зеркале язык. Щупаю уши — они гладкие и чистые. Сажусь за компьютер, врубаю интернет, роняю голову на руки и с нетерпением жду старости...

yavas.org