В час, когда солнце теряет дневной ультрафиолет, краснеет и плюхается на покой за ближней горой, Дик сидел в мастерской на табуретке и неторопливо чинил прохудившиеся штаны. Был он молод, румян и плечист. Знакомые, посмеиваясь, называли Дика «главной фамильной драгоценностью»: очень уж узнаваемым было его сходство с предками. Да Дик и сам временами любил стать перед зеркалом, словно бы с удивлением рассматривая своё лицо: глаза с миндальным разрезом, доставшиеся от матери, теткины тонкие брови вразлет, выпуклый отцовский лоб, волевой прадедов подбородок, ястребиный бабушкин нос и рыжая-рыжая дядина шевелюра.

Лучше уж рыжий дядя, чем такой же дед, философствовал Дик, глядя в зеркало. А то соседские мальчишки уже задразнили бы ко всем чертям: «Рыжий, рыжий, конопатый, убил дедушку лопатой»…

Впрочем, от себя не убежишь:

— Уши дедовы, — с непонятным удовлетворением говорили вслед бабки, когда Дик проходил селом. А ему в ответ хотелось сказать:

— Ну дедовы, ну и что? Гордитесь, что деда молодым запомнили? Ну и гордитесь в тряпочку — из самих-то уже труха сыплется…

Но, конечно, он никому ничего не говорил. Такой уж был Дик. Ему спокойней было сидеть в мастерской, чем гойдать с молодежью по пустырям или вечерами подпирать стену на дискотеках в сельском клубе. Женским полом Дик не интересовался, считая весь мир в целом, и девушек в том числе, созданиями несовершенными. Как-то раз, правда, изменил правилу, познакомился с одной — случайно разговорились в Интернете: оказалась местная, из соседнего села. Договорились вечером повидаться, он пришел на танцы, глянул на избранницу, а у той уши, как два вареника… Пришлось ретироваться. Уж, конечно, у его деда лопухи покрасивей были. Хотя, может, эту беднягу ушами наградила какая-нибудь троюродная прабабка, а дед ни при чем.

Не то чтобы его эти вопросы сильно занимали, но одежда у родственников и знакомых рвалась частенько, а без необходимого инструмента починять было нелегко, вот он и орудовал иглой целыми днями. И попутно размышлял: о прошлых годах, об окружающих, о собственной неинтересной судьбе. Задумал было покопаться в генеалогии — интересовало его, от кого зубы такие кривые достались, да еще с расщелиной, да дядька Марат походя обломал:

— И чего ты тоску нагоняешь? Оно тебе надо, это родовое древо? И так понятно, кто кого родил, а остальное — какая разница?.. Лучше б микросхемы паял, чем дурью маяться!

Он и плюнул.

Вот Гансу хорошо, лениво думал Дик, когда маленький брат с характерным скрипом и щелканьем проносился мимо окна на раздолбанном велосипеде. Ему что? Рожа блином, и ни о чем думать не надо.

Гансу недавно исполнилось десять, из которых ровно два года он был жалостливо уродлив. На день рожденья друзья притащили ему уворованный откуда-то бластер, разбираясь с которым Ганс нечаянно пустил себе тепловой заряд промеж глаз. Лицо потеряло всякую форму, расползлось как яичница, но против всех ожиданий брат выжил и даже немного мог видеть одним глазом. Правда, волосы на голове больше не росли. Врачи разводили руками: радуйтесь, что копыта не склеил!

Они и радовались. Не то, чтобы очень сильно, но всё же радовались. Ганс ведь красиво пел — заслушаешься. И сейчас, бывает, поет, хотя намного реже. Соседи его жалеют за глаза, и взгляда при встрече смущенно не отводят.

— Молодо-зелено, мало ли с кем такое случиться может… А ему, может, еще счастье привалит, болезному, за страдания-то…

На фиг такое счастье, сказал бы Дик, если бы его об этом спросили. А его, конечно, не спрашивали. Какое там: горе в семье, лучше не соваться.

— Хорошо, хоть разум сохранил… — говорила мама, пока была жива.

Мама у Дика была добрая, чуткая, и с её потерей он все еще не смирился. То и дело за шитьем вспоминал, как вместе часто гуляли, как она его шить учила, как говорила, как улыбалась. А вот отца не помнил совсем: их вместе с дедом Казимиром, чьи уши, всмятку раздавило бетонной плитой, когда соседнее село строилось. Второй дед, Хуан, частенько рассказывал перед сном, какой отец был веселый и крепкий.

— Крепкий-то крепкий, а плиты и не выдержал… — со вздохом заканчивал он каждый свой рассказ, и было непонятно, то ли отец каким-то образом разочаровал его своей смертью, то ли дед просто так своеобразно интерпретировал выражение «все там будем».



— Вот так за мыслями и день пролетел, — подумал Дик вслух. Он часто разговаривал сам с собой, когда оставался один, и не видел в этом ничего зазорного. Вон у Фриды Шпильман, что живет в конце улицы, муж точно ненормальный: из Интернет-кафе припрется среди ночи и петь начинает во весь голос, а ведь у них маленькому всего пять лет! Потом оклемается и всем говорит: «Нехило меня проглючило»… Всё хозяйство на жену повесил, сам ни черта не делает, только в Интернете сидит весь день и программами с кем-то меняется. А откуда деньги берет — загадка, ведь нигде не работает, да и не умеет. Дедушка говорит, мол, у Шпильмана от постоянного сидения за компьютером мозги окончательно разладились. Он теперь совсем «ку-ку», говорит дед и хмурится. И Дик тоже хмурится, когда думает о Шпильмане — ведь из-за таких бездельников, как он, поселок регулярно не выполняет ежемесячный план, и если люди «наверху» в какой-то момент плюнут и откажутся от выращиваемых ими овощей, фруктов, злаков, тогда всем каюк…

— Вымрем как мамонты! — частенько цитирует на эту тему Ганс подхваченное где-то выражение. — Это он взрослого так из себя изображает. А мамонта и не видел никогда. Дик тоже не видел — да и кто его видел-то? — зато в Интернете читал, что мамонты — это когда-то такие животные были огромные. А Ганс не читал. Да и не скоро прочитает, с его-то теперешним зрением…

Дик вздохнул, задумчиво потеребил гнутый «бабушкин» нос, воткнул иглу в починенные штаны и потянулся, вставая с табурета. Работать что-то уже совсем не хотелось, да и солнце село — не видно ни черта.

— Свои починил, и ладно… А остальные завтра доделаю! — сказал он, еще не зная, что жить ему осталось ровно полтора часа.



У калитки он встретил деда Хуана. Старик терпеливо ждал, пока маленький Ганс зашнурует свой огромный, не по размеру ботинок.

— Прогуляемся? — предложил он. Дик помотал головой.

— Я в Интернете посижу… Может, познакомлюсь с кем, — туманно сказал он в сторону.

Дед хитро посмотрел, усмехнулся.

— Ну познакомься, познакомься, — понимающе хлопнул он Дика по плечу, — а мы с Гансом к дяде Марату на часок в гости сходим. Ты, если заскучаешь, приходи.

— Угу.

Закрыв калитку, Дик поднял валяющийся в пыли велосипед — никак Ганса к порядку не приучить! — прислонил его к стене, взошел на крыльцо и поглядел на небо. Звезды сегодня светились особенно ярко, и где-то там, видимая даже без телескопа, кружила прекрасная голубая планета. Туда улетало всё выращенное ими зерно; там была цивилизация. Когда-нибудь, окончательно устав от всего, Дик собирался бросить эту бессмысленную сельскую жизнь, проникнуть в космопорт и спрятаться в мешке в пшеницей… А там — будь что будет.

Путешественником Дика нельзя