нельзя было назвать даже с натяжкой: за всю жизнь ни разу не удалялся от родного села более чем на 50 километров; однако мечта есть мечта. Каждому нужно во что-то верить, вот и он верил, что доберется до места невредимым, вылезет из мешка и скажет:

— Здравствуйте, люди!



Замечтавшись, Дик едва не упал с крыльца.

— Ага, нечего забываться, — урезонил он себя, ушел за дом и сел на скамейку.

Обычно звезды пробуждали в нем мыслителя, но сегодня что-то совсем ни черта не думалось. Просидев в пустых потугах около часа, Дик решил, что, пожалуй, стоило-таки сходить к дяде Марату. У дяди нет правой ноги — попала в молотилку, и он уже двадцать месяцев передвигается на костылях. По понедельникам регулярно ковыляет в больницу, интересуется, когда протез дадут. А протезов нет.

— Разве что помрет кто, — говорят врачи.

Дяде противно что-либо брать у покойников, тем более чужих, но новых протезов пока не привозили. Да и старых никто не предлагает. Нет, всё-таки стоило проведать дядю, а то он там всё один, да один… Сестру схоронил и сам во цвете лет калекой стал, куда это годится?

— Никуда, — прогудел Дик и встал.

Он уже был около калитки, когда увидел в одном из окон свет.

Странно, подумал Дик.

— Когда я пошел за дом, света не было, — сказал он себе.

Да и калитка на ветру скрипит — а ведь он её перед этим закрывал.

Закрывал ли?..

Да нет, точно закрывал!

Дик в замешательстве оглянулся на прямоугольник света и успел заметить скользнувшую за занавесками тень.

«Мародеры» — догадался Дик со внезапным гневом.

У соседей постоянно что-то крали, но виновных никто не искал — полиции было плевать на преступления, без взятки они с тобой даже разговаривать не станут. А откуда деньги взять, если последнее — и то унесли? Дед, когда слыхал о подобном, страшно ругался. Говорил, что если уже они друг у друга тащат, то скоро всем кранты наступят.

— В своем же дерьме утонем, — встревал с очередной ворованной остротой Ганс и немедленно получал от деда по затылку.

Но одно дело разговоры о соседях, а другое — когда тебя самого посетили воры. Дом дяди Марата был в пяти минутах ходьбы. Туда и обратно — это уже 10 минут… Дик взвесил шансы и понял, что за подмогой ему не успеть. Да и кого звать на помощь? Старика, пацана и одноногого калеку?

Во дворе стало уже совсем темно.

— Нехорошо воровать, — сказал себе Дик, ощупью открывая дверь мастерской, где лежали инструменты. Через минуту он взбегал на крыльцо, сжимая в кулаке лазерный нож. В темноте его рукоять отсвечивала легким неоновым светом.

Дик толкнул дверь, услышал какое-то шебуршание в коридоре и вдруг, ни с того ни с сего гаркнул изо всех сил:

— Воровать нехорошо!

Он бросился внутрь, споткнулся, ударился плечом о стену и из уличного мрака неожиданно выпал в яркий свет. Посреди прихожей топтался некто приземистый с обрезом бластера, сжимая под мышкой его, Дика, ноутбук. Пришелец отпрянул в сторону, поднял руку: красный крестик прицела скользнул по стене, прыгнул Дику на живот, заелозил. Дик попытался уклониться, по инерции шагнул вперед, и за миг до выстрела вдруг понял, где уже видел эту сутулую фигуру. Возглас удивления застыл на губах.

— Шпи..!? — его отшвырнуло к стене. В груди что-то лопнуло, горячее брызнуло на стены, вор охнул и отступил, но он уже нажал кнопку на рукояти, и в следующую же секунду сделал выпад. Лазерное лезвие распороло мародеру брюхо, внутри что-то бухнуло, заискрило и сломалось. Обрез снова изрыгнул сноп огня, сорвав Дику полголовы. В свете потолочной лампочки блеснул расколотый стальной череп, обнажилась электроника.

Шпильман икнул, выронил ноутбук и сполз по стене.

— Я… испугался, — прошептал он одними губами.

Дик еще держался на ногах, но они вдруг подогнулись и стало тяжело видеть.

— Случайно, понимаешь? — всхлипнул сосед. — Я не хотел! Понима!?..

Из живота у него что-то посыпалось, внутри заискрило и пошел дымок. Слова превратились в хрип. Шпильман умолк на полуслове и только бешено вращал глазами. Руки его бесцельно шарили по животу, словно тщились захлопнуть его, как кошелек.

Глаза Дика заливала какая-то горячая жидкость. Он стер её — оказалось масло. Выше бровей ничего не было. Какие-то обломки… и горячо…



— Боже ты мой, — охнули за спиной голосом деда. Дик хотел повернуться и упал ничком.

Его перевернули. Дед стоял перед ним на коленях, дрожащими руками трогая развороченную грудь. Дик увидел, что обои у него над головой забрызганы чем-то темным. В дверях восковым изваянием застыл маленький Ганс.

— Как чувствовал! — в тоске шептал дед, — кольнуло меня будто... Бежал как мог… Боже…

— Он... вор, — зачем-то сказал Дик. — Он меня убил…

Масло наполнило рот, потекло из ноздрей. Дик собирался еще что-то сказать, но слова стали куда-то ускользать, вместо этого захотелось почесать голову.

Дик неуверенно поднял руку, потянулся ко лбу.

— Не смей! — крикнул дед, но было поздно. Мокрые пальцы что-то где-то замкнули, полыхнуло; и электронные мозги Дика сверкающей радугой вылетели наружу.

— Мама, — сказал Дик и умер.



Дед медленно встал с колен. Штаны были перепачканы антифризом, под ногами хрустели и дробились кусочки оплавленных деталей.

— Дик, — сказал тонким голосом Ганс и заплакал. — Что же это… Ди-ик…

Он затопал ногами, заколотил кулаками по стене, единственный глаз мальчика перекосился страданием, масло потекло по щеке. Но все было тщетно: тело Дика пару раз дернулось и вытянулось в луже антифриза, по глазам пробежала электрическая паутинка, в груди негромко коротнуло и всё замерло.

Лазерный нож лежал рядом, издавая тусклое сияние. При падении лезвие аккуратно рассекло половик.

Закрыв покойному глаза, дед с треском наклонился к исходящему дымом Шпильману и укоризненно сказал:

— Своих истребляешь… Эх ты-ы…

Тот попытался было что-то ответить, но рот не выдал ни звука. Синтезатор речи был расколот и оплавлен, его обломки вывалились из живота и усеяли пол.

Старик с кряхтеньем подобрал нож. Оглянулся на перепуганного Ганса, хотел было его прогнать, но, подумав, махнул рукой и вновь обратился Шпильману:

— Слышь, сосед… У людей, которые звались мусульманами, когда-то за воровство отрубали руку… — пробормотал он. – А тебе мы снимем скальп. У людей, которые называли себя индейцами, это считалось боевым трофеем…

Но Шпильман уже закатил глаза. Вырываясь из дыры в животе, огонь лизал его рубаху.

— Не надо, деда, — попросил Ганс, отступая назад.

— Его всё равно линчуют. Понимаешь? Ты лучше иди, не смотри…

Но он не ушел. Отступил на пару шагов и присел на табуретку, потому что ноги дрожали.

— На долгую память! — ухнул дед, полоснув лезвием-лучом по лбу соседа, и Ганс, вскрикнув, в ужасе закрыл руками своей единственный работающий глаз. Он уже не видел, как, покончив со Шпильманом, дед подошел к Дику и со словами «ты уж прости» стал отрывать ему уши.



Прошел год. И снова настало лето.

— Деда, а отчего мы все такие похожие? — спросил Ганс, зашивая рубашку дяди Марата.