в руке — меч, как у витязя Руслана, только пластмассовый. Кто нас с ней «поженил» тогда — не знаю, ведь даже из разных групп были. Но я обиделся жутко. Ревел потом — почти до самой школы дразнили, сволочи... И еще во дворе Елисеем долго называли, хотя я Борис. Это обидно: «тили-тили-тесто» слушать по сто раз в день, да еще в столь нежном возрасте. Я и с ней поссорился потом из-за этого, толкнул на прогулке, она расплакалась. Три дня не разговаривал, потом сам пришел, жука ей в коробочке сунул. И убежал.

Жука поймал там же, в детсаду, за корпусами. Откуда мне знать было, что у нее отец — энтомолог? Потом уже, лет через 10, видел того жука дома у них в коллекции. И еще приписка кем-то из взрослых сделана — «Боря С., 1983». Папа у нее щепетильный, всегда записывал — что, да откуда, да когда, да кто отлов производил… Сейчас такое копирайтом называется.

А потом мы переехали в другой район. Так тупо… Бабушка стала приезжать ночевать часто, жаловаться, что ей страшно, что по ночам к ней преступники в квартиру ломятся, не сегодня-завтра зарежут. Маразм полнейший. Кому она нужна — резать ее?

Помню, как сидел на ковре и ревел во всю глотку, дрыгал ногами: «Не хочу никуда уезжать, мне в первый класс надо, даже портфель уже купили…»

Это очень важно было — надеть портфель и показать всем друзьям, какой я взрослый. Я с шести лет в школу идти собирался, по экспериментальной системе. Но весь триумф мне обломали. Папа сидел рядом, гладил по голове и шепотом успокаивал: «Надо, сынок, понимаешь, надо… Бабушка старенькая, за ней уход нужен…»

Тоже мне, старенькая… Маму почти пережила. Но то потом было. А тогда, в 84-м, разменяли квартиры, взяли трехкомнатную в «спальнике» на другом конце города, и бабушка из своей малосемейки переехала к нам. Школа мне досталась какая-то уродская — ни друзей, ни знакомых, учителя все козлами оказались. Я домой приплелся второго сентября, портфель в угол зашвырнул — и в слезы. За день два раза кнопку подложили, и еще по ушам съездили.

Много я плакал тогда. Это уж потом выплакался так, что насовсем. На маминых похоронах ни слезинки не проронил — как отрубило.

Школа и впрямь гнилая оказалась, недаром я тогда ревел. Директора через 6 лет посадили — школьниц развращал. Выяснилось всё, когда у девчонки в параллельном классе начал живот расти. Шестой месяц, аборт делать поздно. Он потом божился, что близко к ней не подходил, и вроде ему поверили, скандал замяли. А потом он просто «ушел в отпуск» — так нам сказали — и не вернулся. И вообще его никто из знакомых больше потом не видел. Пацаны из соседнего двора рассказывали, что его все-таки судили, а потом он повесился в тюряге... Или, может, повесили. Не знаю.

Достал пачку, закурил. Руки всё так же трясутся, сволочи… Сделал три затяжки подряд, запил пивом, вытер губы. Когда ж это я закурил впервые? И с кем? Да с Настей же, с кем еще… Десять лет назад, прекрасно помню: десятый класс, вечеринка. Но то уже потом было. Позже.

А до того я начал регулярно получать в репу — раз, потом другой, а класса с третьего уже получал безостановочно. Дисциплины в школе не было вообще никакой, родители только охали, видя мои синяки. Я всегда говорил, что сам лезу на рожон — надо же было хоть для кого-то изображать храбрость. Они не верили, конечно, но и заниматься мной особо не могли — у всех работа, домой приползали оба только к десяти вечера. Я и на занятия сам ходил с первого класса — 50 минут пешком, в любую погоду. Ничего, привык.

Предки забили тревогу только тогда, когда меня с сотрясением мозга увезли в больницу. Пока я там валялся, случился этот скандал с директором… В общем, со школой пришлось распрощаться, и слава богу. Хотя срываться куда-то посреди учебного года — приятного, конечно, мало… Но и дальше тянуть было уже некуда. Другим детям дыню тоже разбивали не раз, а кому нет — тем хватило истории с директором. Вскоре начался массовый исход, и тот класс, из которого я ушел, на следующий год расформировали.

Настю я сразу не узнал. Даже после того, как, слегка освоившись на новом месте, встретил ее в школьном коридоре раза два или три — все равно не вспомнил. Это только говорят, что детская память очень цепкая на подробности — на самом деле, я сто процентов никого не смогу узнать сейчас из тех, с кем ходил в детсад. И тогда не вспомнил бы. Но ее при мне кто-то громко и визгливо назвал по фамилии, кто-то из подруг, и я, помню, пил воду из питьевого фонтанчика в коридоре, а она стояла прямо за мной, дожидаясь своей очереди. И вот она заговорила с подругой о каком-то домашнем задании по географии — это был новый для нас предмет после надоевшего за прошлые годы природоведенья — а я стоял к ним спиной и очень долго пил эту воду, теплую и невкусную, всё силясь вспомнить, где же слышал раньше этого голос. Голос густой и сладкий, как мёд.

Я так и не вспомнил в этот день ни черта. На уроке сидел как дебил, писал эту прицепившуюся фамилию, накладывая букву на букву, пока не получилось бесформенное пятно, и тетрадка не протекла чернилами до самой обложки. А когда меня спросили, ничего не смог ответить и получил пару.

Думаете, я всё это помню — про чернильные кляксы и так далее? Хрен там. Ни черта не помню. Зато у меня сохранились все школьные дневники начиная с шестого класса, и 21 января — это был вторник — стоит двойка по географии. А на странице раза три написана ее фамилия. Это я наверняка записал тогда, чтоб не забыть.

А потом, на следующий день, мама заглянула в дневник, покачала головой и ничего про двойку не сказала, хотя я уже готовился ей соврать, что у меня на уроке болела голова. У меня она и вправду к тому времени стала побаливать частенько, особенно на погоду. Может, я головой сдвинулся — не знаю. Очень уж много разного произошло после того сотрясения. Вот, например, сам с собой разговаривать начал. Не вслух, а — так. Про себя. Будто в аудиторию вещаю. С другой стороны, считается, что настоящий псих ведь никогда и ни при каких обстоятельствах не признает себя психом... Так ведь? Что вы на это скажете?

…В подвале темень, как в гробу. Глаза привыкают понемногу, но все равно пиво с пола пока что приходится брать наощупь. Я взболтал бутылку, вытянул ноги, сделал глоток. Горькая, пакость... На хрена, интересно, пью эту «Балтику», если меня от неё тошнит? Вот еще загадка.

Ну ладно. Значит, мама отдала мне дневник обратно и спросила, кто такая Васнецова. Я лихорадочно стал запихивать дневник обратно в портфель, чтобы выиграть время, и, ничего толком не придумав, в итоге ляпнул, что это новая учительница, которая будет замещать наше географичку следующие две недели.

— Я почему вспомнила, — говорит мама. — С тобой в детский садик ходила девочка с такой фамилией. Настя, кажется… Помнишь такую?

— Неа. Я уже никого не помню оттуда…

Сказал с предельным безразличием в голосе. Но было ли мне параллельно? Думаю, нет. Иначе на следующие день после уроков я, мучимый страхом разоблачения, не стал бы тайно проникать в учительскую, где на этажерке лежали все классные журналы, и не