с работы пришла, офигела.

— Что с тобой?

— Болею, — говорю.

Она тут же взялась температуру мерить.

— Ого, — говорит. — Надо врачей вызывать.

Тут я взбеленился.

— Никаких врачей, — говорю.

Пошел, лег в постель. Там и докумекал, что если б трубку Настя сняла, то по голосу меня опознала бы на раз. Вот я идиот! Ну, успокоился сразу. Заснул.

Поднажал после того на французский. Самоучитель купил. Думал, она у меня списывать будет. Так ведь нет! Пошутила, выходит…

Лето настало, она уехала куда-то. Я чуть не сдох за это время, стихи писать начал. Коряво как-то, но ничего, в принципе, спасало... Бродил как неприкаянный по улицам. Потом остыл немного. Начал встречаться с какой-то дурой, чтоб заполнить время. 31 августа бросил ее, даже переспать не пытался. Хоть она и не против была. Но — чур меня!..

На другой день в школу побежал, как подорванный. А Насти не было. Потом оказалось, еще с моря не вернулась. Я какого-то хрена обиделся, будто она мне что-то должна. Целую неделю с ней не разговаривал почти. Параноик драный. По ночам заснуть не мог, представлял, что они там с хмырем вытворяли на море. На пляже. В воде. Эротический журнал «Плейбой», короче. Плюс гормоны, убивающие лошадь и разрывающие хомяка на куски. Злился на обоих так, что глаза из черепа выскакивали.

Потом ничего, постепенно разговорились. Как бы между прочим поинтересовался о поездке — Настя в тот день как раз фотки в школу притащила, чтоб подругам показать. Вот идиот! Она в Крыму, как оказалось, отдыхала с родителями. Никаких хмырей там и близко не водилось. Я, признаться, от облегчения чуть в штаны не наделал. Ожил…

Сигареты, блин. Какого черта не догадался еще пачку взять? Осталось четыре штуки. А наружу выходить не хочется. Там Лариса, бесцветная после душа. Там яичница на плите. Там дилдо в ящике ее стола, о котором, она считает, я не знаю. Ха-ха, думаете, меня беспокоит ее дилдо? Ни в коем разе. Мне плевать даже на то, что Лариса лесбиянит. Хочется ей? Пускай, я не возражаю. Но, если говорить о частностях, то уж лучше пусть тыкает в себя куском резины, чем этих обезьян ко мне в дом водит, Сафо недоделанная... Я ей недавно стиральную машину купил, автомат, и все равно от простыней запах идет, будто там звери трахались. Она последние два месяца с какой-то негритянкой путается, а они, эти черные, оказывается, смердят, как козлы. Я даже спать уходил в другую комнату несколько раз, настолько противно было после них нюхать, так Лариса сразу в крик, ей одной страшно спать. Настоял в итоге, чтоб она сама к этой своей черномазой в общагу ковыряться ездила. Нечего дом прованивать…

Задумался, руку в штаны сунул, мну член. Стук в дверь, я аж вздрогнул. Лариса.

— Слышь, ужин готовить?

Хотел послать ее в сердцах, но сдержался.

— В микроволновке оставь, — говорю. Вынул руку из трусов. Понюхал зачем-то.

— Когда ты уже свежее жрать начнешь? — это она мне.

— Не твое дело! — ору, — Лучше пиво под дверью поставь. У меня тут уже закончилось. И сигареты.

— Сам возьмешь! Барон хуев! — Ударила ногой по двери и ушла. Дверь вообще-то толстая. Чтоб загудела, надо приложить как следует. Но у Ларисы — талант, особенно если она злая.

Через минуту снова слышу:

— Вот сейчас код сменю, останешься там на хрен, — уже прямо повизгивает от ярости. — Сколько можно сидеть в своем подвале. Дрочишь там, что ли?

Насчет «дрочишь» пропускаю мимо ушей. Это ее обычная присказка. Хотя неприятно. Я до Ларисы даже не думал об онанизме. Сама же и довела до такого, а теперь еще глумится, сволочь белобрысая.

— Хрен тебе, — отвечаю. — Мозгов не хватит меня тут закрыть. А вот ты, если еще раз по двери треснешь, я твой самотык вонючий собакам скормлю. Нечем будет обезьян ублажать.

— Да пошел ты… Гондон!

Ушла.

Вот же голос у нее противный. Никогда от Насти визга не слышал, даже когда ссорились. Наверное, у этих моделей худосочных объема легких на нормальный голос не хватает. Кишка тонка и всё такое.

Закурил. Глаза потихоньку слипаться начинают. Да еще ноги затекли, мать их. Сменил позу, начал разминать икры. Глянул на часы, включил подсветку циферблата — половина первого. Выходит, пока сидел тут, 18-е число наступило. А тогда, кстати, тоже было 18-е…

Меня аж дернуло. За пиво схватился, допил двумя глотками. Бывают же совпадения, блин…

В тот день, когда всё произошло, я как обычно в ее районе лазил. Прямо хобби себе нашел. Позвонить так ни разу и не решился. Телефон-то её у меня имелся, как и номер квартиры — из классного журнала переписал на перемене. Был и код от подъезда, — подсмотрел однажды, когда кто-то из жильцов домой шел, а я на скамейке торчал. Но, как на зло, они после того замок на подъезде сменили — он теперь обычным ключом отпирался. Настя, помню, даже жаловалась, что они с родоками, когда с моря вернулись, несколько часов не могли домой попасть, ждали, пока ее старший брат с гулянок вернется.

Ну так вот. Я вдоль дома прохаживался, где крыльцо этой французской школы находилось, типа я только что оттуда вышел. И тут Настя своего бульдога ведет. Прогуливает, значит. Я собак вообще не люблю, а бульдогов тем паче — как по мне, это урод, а не собака… Но тут обрадовался.

— Привет, — говорю.

— Как французский? — она мне говорит, тоже с улыбкой.

— Да ну его, — сплевываю. — Поднадоело. Думаю завязывать. Сегодня вот занятия отменили, так я просто так гуляю.

— О, знаешь что, — она говорит. — А пошли в гости к одному пацану. Там сейчас народ собирается пиво пить, все уже туда поехали. Но я боюсь, что скучно будет, так хоть поболтаем…

— А что за пацан? — говорю. У самого сердце — «бум-бум-бум» — чуть не лопается.

— Да нормальный такой. Лешин друг. Ты же Лешу знаешь?

Еще бы не знать…

— Это какого? — говорю. — Из 11 класса который?

— Ага. Да я же вас знакомила.

Сами потихоньку забрели в детский садик. Там кусты всякие, дорожки. Детей нет — выходной. Иду и думаю про эту их вечеринку. Чувствую, что пасую. Леша этот — как заноза в заднице. Ну да когда б она меня еще вот так позвала куда-то? Другой возможности может и не быть…

— Помню, — говорю. — Помню. А когда ты туда едешь?

— Да вот Дика выгуляю и поеду, это тут недалеко.

— Ну давай…

Тут Дик этот тупой кошку увидел, как ломанется за ней, а она — в кусты. Настя за ними, тянет его, а поводок в ветках запутался, псина хрипит… Насилу вытащили эту тварь из кустов. Слышу, Настя чертыхается. Смотрю — у нее палец порезан. Об проволоку, или хрен его знает… И бледность по лицу разливается стремительно.

— Что, — говорю, — так больно?

— Нет, — отвечает она с досадой и смотрит в сторону, — просто я крови боюсь…

— Дай, — говорю, — посмотрю.

Взял ее розовую ладонь, погладил, подул на палец, и вдруг — будто где-то сломалось что-то внутри меня — ни с того ни с сего стал его целовать. К порезу присосался, потом лизать его стал.

Чувствую, она напряглась вся. А сам ничего не могу с собой сделать, беру весь палец в рот и сосу его. Сейчас, думаю, как получу в репу…

— Хватит, — говорит она