— Меня зовут Егор.

Брызгин впервые открыто указал тренеру на его панибратскую манеру общения, и сам этому удивился. Но слово — не воробей. Да и до вежливости ли, когда и так все к черту летит…

Волков поднял голову. Выглядел он постаревшим и усталым. А еще злым.

— Срам прикрой, — процедил он, показывая на упавшее полотенце. — Аполлон…

Егор вдруг осознал, что стоит перед тренером голый. Но тот уже не смотрел в его сторону, пуская дым куда-то себе под ноги.

Егор распахнул свой шкафчик, сорвал с крючков одежду.

— Я буду играть, как играю обычно, — бормотал Егор, стоя к Волкову спиной и натягивая брюки. — И вообще — не верю я ни в каких «вась». Бред это всё. Мишура для детей, зевак и журналистов.

Тренер молчал, разглядывая свои ногти. И когда Брызгин, подхватив сумку, уже шел к двери, глухо сказал, словно бы ни к кому не обращаясь:

— Кто не хочет по-хорошему — с тем поступают по-плохому.

— Посмотрим, — не оборачиваясь, Егор хлопнул дверью.



Его всё-таки выпустили на поле, хотя и с таким скрипом, что Брызгин успел трижды пожалеть, что не сломал себе ногу накануне. А сломать мог вполне.

Все время полета он просидел в углу салона, уставившись в окно и ощущая спиной чужие враждебные взгляды. Его никто не беспокоил, лишь тренер о чем-то подозрительно шушукался с Васей — если обернуться, можно было увидеть блеск его лысины в трех рядах позади, иногда долетали отдельные слова, но из-за гула турбин разобрать что-либо не представлялось невозможным.

Вечером на тренировку он демонстративно не пошел, даже не переоделся — так и торчал в джинсах на козырьке для прессы, глядя, как остальные наматывают круги по периметру поля. Потом сидел в комнате отдыха, листая журнал и вполглаза наблюдая за телевизором. А ближе к полуночи разразилась гроза, и на целый час в гостинице отключился свет. Чертыхаясь, Егор отбросил журнал и отправился спать. Подходя к своему номеру, он споткнулся о что-то мягкое и полетел кувырком, врезавшись головой в дверь. Из глаз полетели искры. Кто-то утробно охнул, на полу обозначилось шевеление, раздалась невнятная, но явно русская матерщина.

— Ни хрена себе… — пробормотал Егор, подымаясь на ноги. Он сгреб в охапку лежащее на полу тело и оттащил к окну. Вспышка молнии на долю секунды высветила небритую рожу со скошенным подбородком, лысину и наливающийся под глазом синяк. Сомнений не оставалось.

— Что ты тут делаешь?! — заорал Брызгин вне себя от злости, встряхивая свою находку как куклу. — Какого хрена ты валяешься у меня под дверью?

— Я с-спал, — ответил, заикаясь, Вася. — П-просто за-заснул…

— Это тебе Волков сказал тут сидеть? — продолжал допытываться Егор.

Но сосун неожиданно замолчал, и дальнейшие расспросы ничего не дали. Зато заныло колено. Выматерившись, Брызгин бросил Васю на пол и пошел в свою комнату. У дверей остановился и громко сказал, надеясь, что фраза будет услышана во всех номерах.

— Будешь тут ошиваться — с лестницы спущу. На обе ноги хромать будешь…

Тут он добавил сильнодействующее слово, от которого Вася враз очнулся и пополз в сторону лестницы.

Егор захлопнул дверь. Критически осмотрев хлипкий дверной замочек, он подпер дверную ручку стулом и упал на кровать. Нога побаливала, наутро на колене расплылся синяк. Но в целом, к счастью, ничего серьезного.

Васину выходку он считал происками Волкова, и подозрения лишь укрепились, когда тот ничего ему наутро не сказал. Егор решил, что ему, как зачинщику, невыгодно проявлять осведомленность в этом деле. Да у тренера и не было другого выхода: подступись Волков к нему со своими лицемерными вопросами, Егор точно не сдержался бы и высказал всё, что о нем думает.

Он всерьез полагал, что синяк станет удобной причиной не выпустить его на поле, и поэтому удивился, когда тренер, вскользь глянув на последствия падения (кроме ноги еще был заметный синяк на скуле), сказал:

— Ерунда, играть не помешает…

Эту капитуляцию Егор посчитал своей маленькой победой. Но последние слова Волкова перед игрой для него остались не совсем понятными:

— Ну смотри, Гога… — дальше, по идее, должны были начаться угрозы, однако вместо этого Волков лишь добавил: — смотри, смотри…

Впрочем, после первых же пяти минут игры ему все стало ясно. И вот тогда Брызгин пожалел о том, что так рвался на поле.

Железняковцы носились по газону, как метеоры. Дерн летел из-под бутс земляными фонтанами. Один за другим пять мячей забил Рогожин, потом еще три — Омельченко. Брызгин же как будто вообще остался вне игры. Со стороны могло показаться, что он из команды поляков — такой же медлительный, выдохшийся, с расширенными от удивления глазами — и форма «Железняка» досталась ему по ошибке. К концу первого тайма футболка Егора была мокра насквозь, и он был уверен, что в перерыве его заменят. Но пришедший с новыми стратегическими распоряжениями Волков посмотрел куда-то сквозь него, молчаливо оставив на поле.

Второй тайм стал пыткой, позорным столбом. Егор плелся где-то позади всех, не мог поймать ни одной передачи. Болельщики на трибунах периодически вставали и орали что-то обидное. Когда он зазевался, кто-то кинул в него помидором, и на груди осталась мокрая, словно пейнтбольная, клякса. Эта выходка стала последней каплей. Скрипнув зубами, Егор бросился к пробегавшему мимо польскому форварду Сваровски и сделал ему жесткий подкат. От нежданного удара гориллообразный поляк с воплем кувыркнулся через голову, покатился по стриженой траве. Ногу Егора пронзила боль, изображение в глазах раздвоилось, а потом выключилось, как испорченный телевизор. Подбежали санитары, сунулись было к поляку, но тот резво вскочил и послал их таким матом, что окружающие оторопели. Пока потерявшего сознание Егора грузили на носилки, Сваровски стал толкать Рогожина. Тот не остался в долгу, во весь голос предложив нападающему «отсосать у дядя Васи». Егор уже не слышал, как на поле началась кутерьма: обозленные до предела поляки полезли в драку. Интернациональный русский мат летел до небес. Дико свистел арбитр, раздавая желтые карточки.



— Ну что, д’Артаньян, доигрался! — заорал с порога Бузилов, вваливаясь в раздевалку. — Предупреждали ведь, чтоб не выёбывался! Сейчас придет Волков, таких пиздов тебе раздаст...

— А что такое? — набычился Егор, тупо разглядывая ногу с расплывшимся по щиколотке огромным синяком. Голеностоп гнулся, но побаливал.

— То и такое! — Женя уселся, стянул майку. — Из-за тебя ляхи Рогожину руку сломали... Если б ты этому гондону под ноги не ебнулся, поляки б не залупнулись, и всё было б заебись, а так... Эх, ты! Что теперь без Рогожина делать... Вот же блядь!

Послышался гул голосов, раздевалка заполнилась фигурами, источающими запах пота. Егор сидел, уставившись в стену. Что будет дальше, ему даже думать не хотелось.

Команда устало раздевалась. Раздевалка была тесная, места не хватало, однако к Брызгину никто не подсел — его обходили, будто грязную лужу. Никто не справился о его самочувствии, только Женя Рябченко, дождавшись, когда товарищи