на забор. И не заметил, как откуда-то пришкандыбал хромой котенок с голодными глазами. Серый бродяжка принялся жадно тереться боком об его ботинки, потом поднял остроухую мордочку и жалобно всплакнул, показав опаленные чьей-то зажигалкой усы. Колян застегнул штаны, нагнулся и поднял котенка. Худой — кожа да кости. Лапы грязные, мордочка несчастливая. Совсем как он…

Три недели зверек бродил по квартире безымянным, осваивал туалет, откармливался и смотрел в окно, где вскоре выпал первый снег. Хромота его прошла, шерсть постепенно стала приобретать блеск. А в конце ноября в гости к Коляну завалил Ваня. Пока хозяин дома открывал шпроты, кореш успел разбудить спавшего на батарее найденыша и сноровисто определить его пол.

— Как зовут? — осведомился он, закусывая первые 50 граммов жирной шпротиной и кивая на котенка.

Колян лишь пожал плечами:

— Никак.

— Не, ну так нельзя! — возмутился Ваня. — Надо, чтоб было имя, а то хозяина любить не будет. Вот пусть будет, например, Марыськой.

— Ладно…

— Ага! Я плохого не советую… — Ваня погладил котенка, подул ему в нос и захихикал. — Гляди, как жмурится…

— Не дуй, она этого не любит, — ревниво сказал Колян. Он уже привык к кошке и в обиду ее давать не собирался.

— Ладно, не буду. — Ваня ссадил котенка на пол. — А мы давай-ка вот что сделаем — накатим еще по пиисят! Чтоб, как говорится, имя хорошо сидело.

— Давай.

Они чокнулись. Потом Колян подцепил вилкой рыбку, бросил на пол.

— Марыська, лови шпроту!

Так она и стала Марыськой.

Мало-помалу окна гасли, в некоторых из них светляками оставалось теплиться телевизионное свечение. Из форточки на пятом этаже громко донесся песенный обрывок: «Ниже ростом только Губин, о, е, только дело не в размере…», — после чего форточку поспешно захлопнули.

«Наверное, одиннадцать уже», — подумал Колян. Часов у него не было. — «Кому-то вот завтра на работу…»

Он собрался встать и уйти в подъезд, но что-то привлекло его внимание. Какое-то пестрое пятно под кустами. Шорох веток. Спустя секунды на дорогу вышла, потягиваясь, гибкая хвостатая тень. Колян напряг слабое зрение, и горло его сжалось.

— Марыська! — Ахнул он, со стыдом чувствуя, как моментально повлажнели глаза. — Ах ты ж, сволочь…

Он весь вмялся в скамейку, изо всей силы боясь спугнуть. Мимо воли начал бормотать что-то успокаивающее, в то время как в горле першило, першило, и по телу разливалась счастливая теплота.

Тишину прорезал резкий треск, докатился волной. Колян опешил, задрал голову. В небе расцветал брызгами зеленый бутон.

«Салют», — подумал он.

Снова сноп икр — теперь уже красного цвета. И еще один. Теперь трещало бесперерывно, словно разгорался большой пионерский костер. Разноцветные фонтаны рассекали черное небо один за другим, летящие искры мешались с неподвижными белыми звездами.

Кошка припала к дороге, глянула наверх и прижала уши к голове.

— Марыська! — Опасаясь, что невиданное зрелище спугнет любимицу, Колян поспешно встал со скамейки. — Не бойся, дурочка, это ж салют!

Он сделал шаг к кошке.

Одновременно с этим торцевая стена дома напротив, подсвеченным ромбом уходящая в небо, сдвинулась. Словно перекосило кадр в киноаппарате.

Коляну показалось, что его качнуло, и он сейчас упадет. Но ноги твердо стояли на раздолбанном асфальте. Хуже — они словно приросли к нему... Пот брызнул из Коляна, потек по подмышкам. В брюках вдруг стало тепло, глотка перестала пропускать воздух. Хмель сжался в комок и рывком вылетел из организма.

Потом уже, задним числом, Колян вспомнил, как перед тем воздух встряхнулся и будто бы остекленел. Всё вокруг замедлилось, увязая в каком-то незримом киселе, цементируясь, замирая натюрмортом внутри янтаря.

Остановилось.

Звук пропал, словно выключили рубильник.

«Без звука! Как фотокарточка!» — отчего-то подумал Колян и сам удивился, потому что это было не беззвучно, а просто как-то… как-то не-звучно.

Замедленный кадр двигался, рывками меняя картинки. Сперва в подвальных окнах что-то мелькнуло, выхлопнув во все стороны клубящуюся пыль — как будто с крыши уронили мешок с мукой. Потом накатила ПОЛНАЯ тишина, накрыла двор плотным покрывалом, и в этой тишине Колян увидел, как медленно-медленно поднялась шерсть на спине у Марыськи.

Из придорожных кустов вверх тянулся 20-летний тополь, его верхушка доставала до 8-го этажа. Что-то сделалось со зрением Коляна — он отстраненно сообразил, что сейчас может рассмотреть каждый листочек…

…каждую веточку…

…каждую трещинку в коре…

Перевел взгляд.

…каждую шерстинку в полосатом кошачьем хвосте.

Время снова побежало.

Дым вырвался из легких Коляна.

Что-то остро расклевало его лицо, изжалило лоб и щеки игольными уколами.

Расстегнувшись десятком трещинок, стена сдвинулась набок. И продолжала сдвигаться, как в ожившем сюрреалистическом кино — вместе с окнами, лампами внутри, людьми, семьями, мыслями. Кренилась в сторону дороги.

Где сидела Марыська.

Хвост кошки стоял трубой, лапы дрожали, но Колян не слышал шипения. Он оглох.

Ноги больше не вязли в асфальте, он ощутил, что может двигать ими. Миг ужасающего разрывания на две части — между броском вперед и назад. Между Марыськой и спасительным входом в подъезд.

Кадр скакнул: в следующий момент Колян ощутил себя уже на лестнице.

Двигаясь бессознательно, словно робот, успел взбежать до второго этажа и броситься на пол, по какому-то наитию закрыв локтем лицо.

В подъезд втолкнулась волна воздуха, и на него посыпалось стекло. Вокруг что-то прыгало, падало, катилось, один раз в спину ударил и отскочил обломок кирпича, заставив нечеловечески закричать.

Этот удар пробудил его, прочистил болью мозги. Колян встал, его занесло. Ударился о стену. Завыл.

«Марыська! Марыська!» — звякало в голове. Глаза горели ужасом.

Он бросился вниз, упал. Выкатился из подъезда через вваленные внутрь деревянные двери. Споткнулся, снова упал, порвав мокрые брюки и разодрав колени. По ногам что-то потекло, но боль не чувствовалась.

— Марыська, — прошептал он, и не услышал собственного голоса. — Марыська!!

Дом 13а исчез. Двора не было. Света не было. В упавшей темноте серели лишь груды кирпича и обломки бетонных плит. Плотные облака дыма, пыли, какой-то сладковатой гари лезли в легкие, выжигали глаза. В уши хлынул монотонный вой, под сводом черепа зашумело. Колян запнулся о торчащие из хлама доски, недоверчиво задержал взгляд на надписи «Лёха лошара»: всё, что осталось от лавочки.

Но он помнил — помнил, где видел Марыську. Скользя по битому стеклу, добрался до расколотого тополиного остова. Разбил второе колено. Рыча, вгрызся руками в ломаный кирпич. Выворачивал обломки, беззвучно крича. Отбрасывал в стороны, ломая ногти, кровеня пальцы. Падал, снова вставал.

Неожиданно он провалился в какую-то впадину. Путь загородило мягкое. Со стоном выволок наружу и вышвырнул человеческое тело. Еще одно. Дальше шли обломки дерева вперемешку с мясом, кровью и осколками посуды. Видимо, какая-то семья ужинала дома, отмечая День города.