— Рже, у наших отношений нет будущего, — говорила она нервно. — Мы просто якоря друг для друга. Это застой... Я так больше не могу.

Я предлагал жениться, она отказывалась. Чужое восхищение мало значило для человека, который сам отчаянно искал, перед кем преклониться. Передо мной она преклоняла колени редко. Она вообще не любила брать в рот.

— Я знаю, ты спала с этим козлом. Я ему еще и руку жал, блин, — телефонная трубка испуганно хрустела в моем побелевшем кулаке. — Ты полагаешь, с ним твое будущее станет интересней? А?

Упомянутый ею «застой», очевидно, состоял в том, что я периодически таскал ее на природу, возил на море, организовывал прыжки с парашютом, а по праздникам самолично готовил жрать. Во всем проявлялся мой злой умысел и достойная порицания нестабильность: вечный раздолбай, на какие угодно аферы готов пойти, лишь бы не сидеть в приличной конторе, зарабатывая деньгу, как другие, «правильные» мужики. Отчасти это было правдой: я упрямо не желал пополнять ряды клерков, чье многочисленное сообщество до страшного напоминало отходы всемирной фабрики клонов. Так что своим менеджером она утерла мне нос, как хорошим нокаутом.

— Ржевский, ну когда ты уже поймешь, что дело не в нем… Ладно, завтра поговорим. Всё. Пока.

Она меня и в постели называла как того анекдотического поручика. Будто у меня настоящей фамилии нет, а тем паче имени. Я к тому моменту уже сто лет не рассказывал никому анекдотов про Ржевского, но бирка «Рже» приросла к шкуре прочно, как татуировка. Что поделаешь, идиотские клички окружали меня всегда. Дома я с детства был Хрюшей, а во дворе — Крабом. Ржевским меня сделал институт. Ну, и она тоже: с ее подачи персонаж скабрезных анекдотов, в которого я переродился, скоро был кастрирован до трех букв. Не имя, а какое-то конское ржание…

Она была очень правильной девочкой — она знала неуловимую разницу между всеми «правильно» и «неправильно», которых так много в нашей короткой жизни. Я вот этой разницы не разбирал, а она разбирала. И всегда поступала так, как укажет внутренний компас. Следствием этого тайного знания явился в итоге тот факт, что она решила не бросать меня просто так, но для смягчения ситуации устроить прощальный трах. Последний трах — охуеть! Услышав об этом, я думал, прямо на месте ебанусь вверх тормашками. Хотя, если задуматься, романтично ведь звучит. А?..

— Можешь кончить мне в рот, — разрешила она задумчиво, накрыв мою ладонь своей. — Или вообще кончить в меня, сегодня безопасный день.

Оба варианта звучали щедрым бонусом. Посему, хоть первой мыслью было с негодованием отказаться от этого пахнущего обреченностью подарка-откупа, я после паузы почему-то кивнул. Наверное потому, что просто привык с ней соглашаться. Ничего, все правильно: помидоры, может, и завяли, но точку-то надо поставить — прочитывалось в ее глазах. Впрочем, там я особого энтузиазма тоже не увидел. Последние полгода нечастый совместный секс приносил нам больше досады, чем удовольствия.

— До пяти квартира свободна, — осторожно намекнула она, рассматривая опавшую листву под ногами. Лицо у нее при этом сделалось цвета переходящего красного знамени. Почему-то не вызывало сомнений, что в пять должна состояться смена пажеского караула. А если я не исчезну вовремя, то, может быть, состоится и вынос тела. Дерьмо. Неужели перед этим галстучным уродцем её ноги тоже раздвинутся? А почему нет? Она ведь не моя собственность, кому захочет, тому и даст, — подумал я с напускным цинизмом, и тотчас где-то глубоко в животе вспухла ядерным облаком, разъела кишки подзабытая ревностная злость. Словно бы невзначай я глянул на часы, запертые в исцарапанном окошке мобильника, и явственно услышал, почувствовал, уловил внутренним ухом потрескивание невидимых секунд, торопливо падающих с неба. Последние минут десять накрапывало всё сильнее, и это только усиливало ощущение барабанной пустоты внутри.

— Пойдем.

— Но только подумай как следует, — предупредила она, выдохнув взволнованное паровое облачко. — Чтоб не было хуже.

— Хуже уже не будет, — успокоил я. Сам, впрочем, в эти слова не особо веря. Просто надо было что-то сказать.

Мы слезли с детских качелей, где пили пиво, побросали пустую тару в мусорный бак и подошли к угловому подъезду. Я не глядя нажал сочетание кнопок на стальной двери, и давление в организме сразу ощутимо подскочило. Это был код, пароль, — щелчок заедающего замка всегда предвещал трах. Трах. Его Величество ТРАХ.

Поднимаясь на знакомый четвертый этаж, я чувствовал я себя ужасно глупо. Господи, мне совершенно не хотелось трахаться. Я бы с куда большим удовольствием сейчас напился. Но у меня уже стоял. Сволочь, мелкий собственник и предатель. Она подкупила его, прикормила и посадила на цепь. Другим такого не удавалось, и от этого было еще досадней…

Да, гусары, я сам смертельно устал от наших отношений, напоминавших вредную и не приносящую удовольствия привычку, от скоростных полуодетых совокуплений в самых неподходящих местах, от ее романтически-миссионерской постельной пассивности. Научить ее минету оказалось таким затяжным делом, что проще, наверное, было освоить автоотсос. Это было ужасно, и каждый раз, ковыляя на блядки, я убеждал себя, что любая баба даст ей сто очков вперед. Тем больнее было получать по морде, когда, извергаясь в презерватив, я упрямо называл чужих девушек ее именем.

— Чай будешь? — спросила она с натянутым вежливым радушием, оказавшись на кухне. Я на миг задумался. Чаем в это семье считалось всё, что можно сорвать с куста и заварить в чайнике.

— Давай, — безразлично каркнул пересохшим горлом и начал шататься по помещению, тупо рассматривая давно изученный интерьер, приглядываясь к каждой вещи с таким пристальным вниманием, словно желая запомнить в мельчайших подробностях. Ах, поручик Ржевский был такой затейник, и всё-то здесь о нем напоминает… Сунув нос в раковину с тремя грязными тарелками, вспомнил почему-то, как однажды трахнул ее прямо за мытьем посуды. В фартуке. Когда ж это было, дай бог памяти… Два года назад? Или три? Впрочем, какая теперь разница…

Пока она ставила чайник, я ушел в комнату, упал на диван и зарылся лицом в разбросанное смятое одеяло. Потом перевернулся, расстегнул молнию брюк и вывалил Кешу. Иноккентий Смоктуновский — так она называла мой член. Сейчас он вел себя нагло и беспардонно. Я не хотел, а он хотел. Вот сволочь. При моем траурном настроении мне вовсе не хотелось, чтобы ему чего-то хотелось. «Дружище, упади, мне же хуево», — попросил я. — «Ты диссонируешь с моим настроением…» Кеша не ответил.

Нет, не хочу, возмутился внутренний голос. На хрена мне кончать ей в рот? Не буду. Тогда зачем ты вообще пришел, сверкнуло белками глаз мое лежачее отражение в приоткрытой дверце шкафа. «Не знаю», — пробормотал я, ощутив, как мышцы наливаются сосущей депрессивной тяжестью. Может, пойти в ванную, вены себе порезать? Зачем после, если можно до!

Милосердный механизм природного антистресса провалил меня куда-то в невесомое забытье. Там в тягучей кисельной жиже качался кровяной маятник,