— Слышь, ты... — сказал я мужественно. — Чертенок с глазками без дна, молния или как там тебя... Нет у меня ничего. Вали на хуй.

Ну что бы мне стоило просто отдать ей этот вонючий файл! Тогда всё было бы по-другому... Так нет же...

Она ничего не ответила, но верхняя губа ее непроизвольно оттянулась, как у собаки. Глаза сузились. Она провела левой, бесперчаточной рукой по высохшим, торчащим ежовыми иглами волосам, и те, жадно потянувшись за ее ладонью, снова распрямились, как колосья на пшеничном поле. Диск уже закончился, и я не мог не услышать зловещего статического треска, вылетевшего из-под пальцев девушки. Взбесившимся гейгером зашлись, плюясь искрами, розетки, и в комнате стало невыносимо душно. Язык прилип к моей гортани, я попытался сглотнуть и не смог.

— Говнюк! — прошипела она, срывая резинову кожу с правой руки, и быстро шагнула к моему стулу. Я успел сжать колени, защищая самое важное, но на этот раз девушка не стала меня бить — просто положила ладонь мне на голову.

Сперва зашевелились волосы, а потом мой лоб стали жалить осы — целый рой. Тысячи острых шил кололи и рвали кожу, проникали прямо в мозг. Звуки отсеклись, в ушах раздавалось только злобное жужжание. Люстра ярко разгорелась, и одна за другой три лампочки в ней жахнули, рассыпая осколки. Спустя пару секунд лопнула четвертая. Перед глазами все поплыло, хлынули слезы. У меня перехватило дыхание, изнутри черной волной поднялась жгучая крапивная боль, и я второй раз за этот день вырубился.

Прошло, должно быть, минут десять, прежде чем черная мгла растворилась, уступив место серой мгле.

— И вот сижу опять в тюрме, не светит больше солнце мне, — выводила сэмплированным голосом сквозь стилизованное потрескивание русско-французская аристократка Дина Верни. Это «Кошмары», пятый трек с прощального диска «Remixodelica», после которого Костров с Гитаркиным разбежались. Девочка права: в последние годы основатель группы окончательно ушел в сатанизм, и музыка его перестала быть легкой.

Серая мгла приняла красноватый оттенок и прорезалась белыми прожилками. Наверное, так бы смотрелся солнечный свет сквозь слой арбузной мякоти. Я почувствовал, что мои уши сжимают чьи-то ладони, и открыл глаза. Склонившись надо мной в жутковато-эротическом свете включенного настенного бра, девушка-гот неумело делала искусственное дыхание рот в рот. Окно было распахнуто, и в комнату вместе с ветром периодически залетали крупные капли, ложились на палас. Вода текла по подоконнику. Сильно пахло озоном.

Мягкая грудь периодически касалась моего плеча, воздух толчками перетекал из легких в легкие. Я изловил момент, когда она в очередной раз приблизит искаженное испугом лицо, и лизнул ее в губы. Она дернулась и отпрянула, бросив мою голову. Шея отвратительно хрустнула, и моя репа чуть не отвалилась.

— Придурок, блядь! — взвизгнула она, вытирая губы. — Нашел время! Ты же чуть не сдох! Я думала, уже не очухаешься. Пульс пропал, и зрачки были вот такие. — Она свернула большой и указательный пальцы в кольцо размером с железный рубль. — А это знаешь что значит? Пиздец!

Наконец ко мне пришло осознание случившегося, и по спине под футболкой наждаком продрал морозец. Клиническая смерть. Охуеть. Я о таком только в книжках читал.

— Ты… — я не нашел слов для выражения очевидного факта. — Как ты это делаешь?

— Что? — Лайтнин уставилась на меня, как на полоумного, но я знал, что она прекрасно понимает, о чем речь.

— Ты током бьешься! — заорал я истерично, барахтаясь в воронке жуткого головокружения. — Блядь! Я на тебя в суд подам, тварь! Мало того, что ты силой проникла в чужое жилище, так ты еще и…

— Я… я не хотела… — растерянно пробормотала кислотная готка. — Я просто хотела получить запись… Понимаешь?..

Сумасшедшая, подумал я. Дура, психованная дура! Из-за такой мелочи сажать людей на «электрический стул»… Да ее саму сажать пора! Тоже мне, «порождающая огонь» нашлась…

Я вдруг обратил внимание на отсутствие музыки — Дина Верни больше не пела про тюрьму. Я всегда обращаю внимание, когда нет музыки. Я без нее не могу. Это наркотик. Неужели центр накрылся?.. Вполне возможно. Монитор компьютера тоже не горел.

— Поздравляю! — сказал я саркастически. — Ты сожгла мне комп. Так что никакой записи ты уже не получишь, файл был у меня на винте. Порча имущества. Да тебя уже прямо сейчас можно паковать!

— Ну прости! Я же сказала, нечаянно!

Она упрямо сжала кулаки, став похожей на маленькую избалованную девочку, которая пытается снять с себя вину за очередную проказу. Вот чем меня пугают сумасшедшие, так это инфантильностью. С детьми вообще тяжело. А когда взрослые себя так начинают вести — вообще туши свет. Мне показалось, еще чуть-чуть, и она начнет хныкать — наверное, вся наглость вышла вместе с электротоком. Или перешла в меня. Это доставило мне злую радость.

— Да всё у тебя нечаянно! Ментам расскажешь!

— Не надо ментам… — она обошла вокруг стула, грызя костяшки пальцев. — Понимаешь… Меня в детстве два раза молния била… Вот видишь? — Она стянула плащ с плеча, показала переходящий с плеча на шею шрам от давнего ожога. — И потом я еще замечала не раз, что электричество притягиваю. — Набросила плащ обратно. — И с тех пор, если меня злить, или если я волнуюсь, то я начинаю током биться. Зачем ты меня злил?

Безумие из ее глаз пропало, как будто, сорвав злость, гостья обрела способность связно мыслить. Но теперь зол был я.

— Я тебя заложу, — сказал я мстительно. — Чего ты так ментов не любишь, наверно уже кого-то до смерти сожгла, да?

— Ты не сдашь меня, да? Я же не специально… — наморщив виновато лоб, она присела передо мной на корточки, погладила мое жирное колено. Я подсознательно приготовился к удару током, но ничего не произошло. Очевидно, она истратила свой заряд и сейчас была неопасна. — Не сдашь ведь, правда? Ну скажи, что никому не скажешь…

Рука ее неожиданно проползла дальше и оттянула резинку моих спортивных штанов. Потянула семейные трусы. Десять сантиметров вялой эрекции высунулись наружу и нацелились на ее грудь. Я хотел что-то вякнуть, да так и остался с открытым ртом. Лайтнин оттянула резинку сильней, взяла член рукой и сунула его в рот.

Я почувствовал твердую бусину пирсинга на ее горячем языке, осторожное касание зубов, горячую мякоть щек. Раздвинул пошире колени и пожалел, что не могу положить руку ей на голову.

…В таком виде и застала картину мама. Сначала я увидел, как в прихожей вспыхнул свет, потом хлопнула дверь, и на пороге возник брат. Затем я увидел маму. А мама, заглянув в комнату, увидела нас с девушкой-готом. В одной руке у мамы была сумка с продуктами, в другой — брелок с автомобильными и домашними ключами. Надо отдать дань ее самообладанию: из кондиции соляного столба она вышла всего через каких-то десять секунд. Не проронив ни слова, переложила ключи в другую руку, схватила брата за мокрый от дождя воротник, рывком выдернула в коридор и закрыла дверь комнаты. Щелкнула резинка, звонко треснув меня по яйцам. Лайтнин вскочила на ноги, озираясь.

— Блядь!