А я уже понял, что дурака свалял, но остановиться не могу.

— Ну как же! Ведь говорят, что закадычные друзья — это бывшие помирившиеся враги… Так вот, может, они из-за бабы и поссорились когда-то.

— Ерунда, — отмахивается он жирной ладонью, — «закадычные» — это просто собутыльники. Которые, типа, любят за кадык залить. Во! — и с ухмылкой щелкает пару раз по своей складчатой шее.

Меня аж в жар бросило, и машина вильнула. Какое-то чмо потное филолога уделало! Позор…

Остаток дороги промолчал, как партизан. Даже то, что ни один продавец полосатых палок по пути не попался, не порадовало.

Как подъехали к аэропорту, толстяк выскочил — и поминай как звали. Еще и три минуты лишних осталось. Хотя этому мужику они, надо думать, не лишние…

Еду обратно, настроение так себе. Деньги спрятал под сиденье, туда жена никогда не заглядывает. Небо хмурится, сумерки раньше времени наступили. Пива охота. Домой охота. Хотя, в принципе, что там хорошего?..

Вместо жены думаю об этой незнакомке. Такая она какая-то необычная. Скорее даже не одеждой выделяется, не походкой и не прической, а выражением лица. Нет у обывателей такого выражения, хоть тресни! И ощущение, будто это лицо в городскую серость откуда-то из сердца Европы пересадили. Озабоченность на нем какая-то не наша, не местная… Никогда таких людей не видел!

Интересно, подумал я, а как она моется в душе?.. Как водит по себе мыльной мочалкой?.. Мастурбирует ли, закрыв глаза-искорки?.. Как она занимается сексом?.. Как стонет при этом…

У меня даже встал.

И чего-то вдруг представилось, что эта девушка — символ всего того, чего я еще не знал, не видел, никогда не подозревал об окружающем мире. Что-то такое, ради чего стоит жить. Чтобы смотреть вслед и удивляться, чтобы было интересно. Чтобы всё не казалось таким мутным, как Есенину, когда он вешался, или Маяковскому, когда он совал себе в рот револьвер. Чтобы не давила эта сучья депрессия.

Гастрит о себе напомнил. Пришлось оперативно заехать на «мак-драйв», купить большую картошку, два чизбургера и маленькую колу. Никогда не любил эту чертову шипучку — говорят, в ней за сутки растворяются обрезки ногтей — но ничего другого в «макдаках» не продают. Похабная забегаловка, что ни говори. Но жрать припекло — словами не передать. Сжевал весь пакет прямо на ходу, не успел и четырех кварталов проехать.

Когда картошку доедал одной рукой, какой-то малолетний козел меня подрезал на зеленой «вольво», пришлось ударить по тормозам, — тачку тряхнуло, картофельные ломтики рассыпались по соседнему сиденью, попадали на пол. Стал собирать всё обратно в пакет, гляжу, между дверью и сиденьем лопатник завалился. Открываю: три бумажки по 100 бачей. Ни хера себе, думаю! Хозяина, понятное дело, искать уже бесполезно. Да и не лох я бегать за ним. Посмотрел в других отделениях: ни документов, ни кредиток больше, только деньги. Горсть мелочи еще какой-то иностранной нашел в боковом кармашке…

Четыре сотни срубил за раз! Мама дорогая, вот это поворот! Вцепился в деньги, а у самого странное что-то на душе творится, что-то такое нереальное, будто мне сама Джулия Робертс в эту секунду минет делает.

Хер с ним, думаю, с таксованием, — домой! Татьяна увидит деньги — от радости на задницу упадет, точней, на колени, и сама все сделает не хуже Джулии. Хоть вообще и не любит это дело…

Повернул к мосту, еду, насвистываю, душа поет. И мир вокруг вроде бы уже не такой паршивый. Фонари зажигаются. Прохладой с реки повеяло. По радио музыка приятная пошла. Я даже не «Бонд» закурил по такому случаю, а женины «Мальборо», что в бардачке валялись. Насвистывать начал.

Вообще-то, домой не особо хочется. Это мы всегда успеем. Но куда еще податься — ума не приложу.

На перекрестке постоял секунд пятнадцать, выбросил окурок в окно. Вырубить, может, «шашечки» свои самодельные, чтоб народ не велся? Неохота катать всякое быдло в такой вечер. Пока раздумывал, отворяется дверца, и кто-то на соседнее сиденье лезет. Духами сразу в нос ударило. Что за день такой, думаю: не спросят, а уже лезут. Уже собирался сказать, что не работаю, глянул вправо и чуть на газ с перепугу не нажал. Она!!! Садится, кладет на колени сумочку и просит:

— На верх Кирова…

А глаза заплаканные, потекшие. И сверкания в них уж раз в десять меньше. И юбка, гляжу, снизу пожмакана. И прядь уже не прыгает, а висит устало.

Я баранку кручу так аккуратно, будто она из шоколада сделана — чуть нажмешь и разломается.

— Обидел кто? — говорю напряженно.

— Неважно. На Кирова вези, заплачу сколько скажешь… Хотя нет, давай пока просто покатаемся. По набережной.

Наматывает на палец перья свои разноцветные. В глазах блеск угас, одна тоска осталась. В сумочке мобильник пропиликал раз, потом другой, она на него — ноль внимания.

— Уехать бы отсюда, — шепчет. — Насовсем. Сраный этот город, как они заебали все…

Шмыгнула носом, полезла в сумочку за салфетками, а там, прямо сверху, лежит разорванная пачка презервативов. И из-под нее видно черный вельветовый комок, в котором только придурок не узнал бы трусики-танга. У меня прямо сердце в анус провалилось.

Она долго вытирает лицо, потом закуривает. Губы дрожат. Мимо огни набережной ползут. И, уж не знаю, каким наитием, я, не отводя взгляда от дороги, себе под нос негромко пробормотал:

— Работаешь?

Сам я иллюзий не строю: на меня уже давно ни одна блядь не клюет. Вообще никто кроме жены, да и та давно в корову превратилась. Я вроде с лица не урод, но что-то во мне, наверное, есть отталкивающее: сколько видел на трассе шмар, готовых за десятку отсосать у первого встречного, и те почему-то брезгуют… Ничего удивительного, что у незнакомки челюсть отвисла. Выпустила дым мне чуть не в лицо, ухмыльнулась мрачно и нос вздернула.

— Дорогой мой, у тебя денег не хватит.

Я нажал на тормоз, повернулся к ней. Помню, как охрип у меня голос на последнем — самом важном — слове.

— Сколько?..

Она долго-долго на меня потерто-очкасто-плешивого такого смотрела, склонив голову и чуть прищурившись, и даже всхлипывать от удивления совсем перестала. Потом сжала губы, выпустила дым через нос и показала четыре пальца на руке.

А поздно ночью, когда я пьяный завалился домой совершенно без сил, оглушив запахом дешевой водяры стены узкой спальни, жена (дура, сука, чтоб ты сдохла!) прощебетала, привычно обшаривая пустые карманы брошенной на пол одежды:

— Представляешь, заходила сегодня Зоя Михайловна — старуха, в общем, из пятого дома. Ей чего-то приспичило в туалет, и она там за петлю эту юбкой зацепилась, и порвала. Так я взяла плоскогубцы и эту хреновину оторвала к черту, один вред от нее. И она рассказала еще, что тут всё раньше отапливалось дровами, а потом печку замуровали. А на петле щипцы для размешивания углей висели, о как. Только это еще при царе было. А мы столько лет за неё цеплялись и ничего не знали, представляешь?..

Я не представлял.

Вырубиться сразу не получилось. После досмотра личных вещей еще пришлось выслушать остоебенившую сентенцию о том, что я так и не