прямо жилы вынимает. И ведь не пожалуешься никому — стыдно. А Фридману я уже неделю душу не изливал, никак время не подберу. Вот блин. Как же это всё-таки важно, когда есть с кем проблему обсудить!

В стене моей кабинки на уровне пояса в пластике проделана дырка размером с яблоко. Сколько ее не забивай — жопошники пропиливают снова. Им эта дырка жизненно нужна, через неё они здесь сосут друг у друга, когда не с кем трахнуться. «Свидание вслепую», блин. Приходя посрать или накрасить губы, ни один пидарас не упускает возможности «закинуть удочку» — а вдруг да отсосет кто. Вот и сейчас: очередной педик отлил за своей перегородкой, потоптался немного и ожидающе просунул елду в отверстие. Фридман говорит, они эту дырку еще «телевизором» называют. С ненавистью смотрю на вялый, полуобвисший в ожидании отсоса отросток и отворачиваюсь. Чтоб вы сдохли, уродцы.

В мыслях я уже затушил о пидорские залупы целый частокол окурков. Заебали своим мельканием. Но по здравом размышлении на этих тщетных хуесосов даже сигарету тратить жаль. Выпускаю дым вверх, начинаю рассматривать свои ногти. Не дождавшись угощения, спустя минуту хер разочарованно исчезает. Скатертью дорога…

Я выщелкиваю из пачки еще одну «бондину». Задумываюсь о вечном.

Вот, снова названивает друг-математик. Звуковой сигнал отключен, мобила с тихим жужжанием трясется в моих руках. Некоторое время раздумываю, отвечать или нет. А, хрен с ним, не буду пока…

Хлопает входная дверь; в соседнюю кабинку заваливает очередной мудак, плюхается на унитаз и начинает гадить. Ощутимо веет калом. Я выпускаю дым прямо в дырку, надеясь, что мудак этот некурящий, и ему неслабо разъест глаза. Но мудак терпит. Ладно, хрен с ним, с петухом.

Вообще, конечно, лично мне непонятно, чего Фридман забыл в пацанской школе. Ведь мог выбрать и ту, где еще есть девки. В городе еще осталась пара школ со смешанным обучением, я точно знаю. Но он говорит, что, во-первых, школы эти не сегодня-завтра закроют, а во-вторых, на девок нужны конкретные деньги, в то время как на тамошних зарплатах особо не разгуляешься. Тут Фридман, конечно, прав, но я всё равно считаю, что он еще не раз пожалеет о своем решении. Потому что лично для меня гаже пидоров ничего нет. Это факт.

Из соседней кабинки доносится шуршание туалетной бумаги, которой вытирают жопу — очевидно, раздолбанную и уже сплошь покрытую ранними рубцами. После паузы, сопровождаемой приглушенным сопением, — судя по всему, мой сосед созерцает плоды своего труда, — сливается вода.

Подавляю зевок. Достаю мобилку и набираю номер Фридмана, но мое внимание отвлекает какое-то движение слева по борту. Рассеянно подымаю глаза и подскакиваю на своем сиденье, словно ужаленный. Из дырки торчит здоровенный стоячий хрен. Спустя секунду туда же просовываются и яйца. Хрен ерзает и покачивается, как змея, готовая к броску. Как окуляр снайпера, выбирающего жертву. На лиловой головке криво вытатуировано уже трижды знакомое мне ненавистное слово «хуй».

Я едва сдерживаю торжествующий рык. Попался который уссался! Дрему вмиг словно рукой снимает. Быстро соскальзываю на пол перед «телевизором». Одна рука сует мобилку в карман, вторая быстро достает электрошокер. В волосатую мошонку содомита с треском вонзается синий разряд напряжением в 5000 вольт. Одновременно я отклоняюсь в сторону, и длинная струя мочи бьет, брызгая, в кафель над бачком. Раздается перепуганный, захлебывающийся вой, и хер стремительно исчезает в своей норе. Звук падения, хруст, что-то разбивается. Запах жженных перьев. Тишина.

Я вскакиваю. Надо бежать отсюда, пока не застукали. Сердце колотится в ребра так громко, что, кажется, они сейчас треснут. Но что-то не так. Что-то неправильно. Какой-то звук. Я мучительно соображаю, чувствуя, как убегают драгоценные секунды.

Звук, да. Был, а потом исчез.

Рингтон мобильного телефона.

Опрометью выскакиваю из своей кабинки, бью ногой в дверь соседней. Она не поддается. Краем сознания понимаю, что проще было бы вернуться и заглянуть в дырку, но тут же забываю об этом. Бью с размаху плечом, и крючок срывается с петли.

В глубине кабинки я вижу Фридмана. Кажется, математик без сознания. Штаны его спущены, они мокры, запрокинутая голова лежит в проеме между унитазом и стеной.

— Сукин сын, — бормочу я с отвисшей челюстью. — Пидарас!

Оглядываюсь по сторонам, вхожу в кабинку и прикрываю дверь. Трясущимися руками расстегиваю штаны. Я не отливал уже часа два, и мочевой пузырь переполнен. В лицо Фридману начинает бить толстая струя, пропитывая рыжие волосы и стекая по щекам ручьями крокодиловых слез. Я скрежещу зубами, стараясь попасть ему в раскрытый рот.

Веки Фридмана подергиваются, он открывает глаза и непонимающе приподымает руку. Моча течет по шее, льется ему за шиворот.

— Ммммээ… — протестующе мычит он, закрываясь ладонью. — Что вы де…

— Помычи мне, педрила! — визгливо рычу я, с сожалением ощущая, как быстро иссякает клокочущий внутри поток возмездия.

— Нико…лай... — булькает он, отплевываясь. В серых глазах застыли испуг и растерянность, словно Фридман внезапно забыл, куда попал.

— Не Николай, — цежу я, багровея. — Я тебе не Николай, мразь вонючая, а господин директор!

— Господин дире…

— Заткнись, пидарас!! — Я лихорадочно застегиваюсь, чувствуя, как горят щеки. — Ты думал, я тебя не поймаю?! Думал, можешь обоссать меня три раза подряд, и тебе это с рук сойдет?!

Фридман приподымается, схватившись за унитаз, с трудом садится на него и болезненно хватается за обожженные яйца. С него течет моча.

— Я не тебя… то есть не вас… я пидоров обссыкал, — бормочет он с опущенной головой. — Какой-то пассив мне постоянно дым в глаза пускает, когда я сру…

Он замолкает, проглотив окончание фразы.

— Врешь, сука, врешь! — я начинаю расхаживать по туалету как тигр, чувствуя, что готов порвать его на куски. — Ты и есть пидор! Предатель! Долго выяснял мой распорядок дня?! А?

— Я не выяснял… понимаете… я… просто дым не выношу… — Учитель с болезненной гримасой щупает шишку на затылке. — А у них это такой знак… ну, чтоб внимание привлечь…

Его скулеж подымает в моей душе бурю бешенства. Он точно педик! Боже, мой единственный друг — пидор! Эти жеманные суки, чрезмерно заботящиеся о своем здоровье, уже давно распространяют миф, что курение — знак пассивности. Все они заодно! Скоты!

— Что ты мне паришь! — Взрываюсь я. — Уже и покурить нельзя! Ты продажная тварь, жопорванец чертов! Иуда! Хоть бы придумал что-то поинтересней! Завтра же вылетишь из школы! Я не потерплю…

Чтобы не начать душить этого пидора прямо на месте, заставляю себя отойти к окну. Внизу толпа мускулистых активов, одетых в полосатые плавки и розовые топики, пинает мяч на спортплощадке. Двое целуются, сидя на брусьях. Я закрываю глаза, чтобы не видеть этой мерзости.

— Я не знал, что это вы… — оправдывается Фридман, выползая из мокрой кабинки. Громко рвет за моей спиной бумажные полотенца. — Даже боялся перепутать…

Эта новая ложь снова выводит меня из равновесия.

— Как это ты боялся? — кривлю