(рождественский рассказ)



I



Первым делом он слепил снеговика. Обычного такого снеговика, какого часто делал в детстве — три снежных шара, куцые конечности, торчащий на месте рта окурок. В белую лапу вставил лопату, которой перед тем кое-как расчистил подъездную дорожку. Морковки для носа не нашел, а картошку использовать было как-то глупо, потому Леня воткнул в снежное лицо отломанную с водосточной трубы сосульку. Вместо глаз вставил две маслины, выуженные из банки.

Отошел, растирая покрасневшие руки, и остался недоволен — снеговик получился какой-то угрюмый, ссутуленный, словно понимающий где-то в глубине своей ледяной души, что слепили его не дети, и играть с ним никто не станет. Чтобы как-то оживить картинку, Леня пошел за дом, где припарковал машину, и, порывшись в чемодане, нашел ярко-оранжевый шарфик, подаренный ему на днях одной из сотрудниц. Та недавно вернулась из Киева, где работала на президентских выборах в поддержку «апельсинового» кандидата, и шарфов этих притащила оттуда целый ворох. Политический подарок был чересчур кричащим, чтобы он стал его носить, но Леня все равно зачем-то упаковал его, едя в Незабудкино, и вот на тебе — пригодилось.

Повязал шарф на шею снеговику, расправил концы с длинной бахромой. Ничего, сойдет…

С неба снова повалило белое. Зря дорожку расчищал, подумал Леня, отряхивая со свитера невесомые холодные пушинки. Топнув сапогами, чтобы стряхнуть налипший снег, вернулся в дом.



* * *



Постоял у окна, немного согрелся, растер пылающие щеки. 31 число, до боя курантов осталось всего ничего, а ощущения праздника нет. Всё-таки надо признать, что он уже не ребенок, и, катай снежки или не катай, ставь елку или не ставь, а былого не восстановишь...

Глядя сквозь окно на несуразного снеговика, он впервые запоздало пожалел о том, что позвал друзей к себе на дачу. В самом деле, глупо как-то — всем уже по 25, у некоторых уже свои дети есть, а он, наивный, надеялся в их кругу вспомнить детские ощущения. Такую несуразицу выдумал, прямо хоть приглашение отменяй. И сам обратно едь.

В детство ему хотелось редко, но метко. И, если задуматься, ничего противоестественного в этом не было. Светлые годы обломились довольно резко — это все отмечали, кто был хоть немного знаком с их семьей. Маму он, в принципе, не запомнил — только из ясельного возраста что-то, да и то смутно. А на Игрень, где располагался сумасшедший дом, папа их с сестрой никогда не возил, так что, по сути, впервые он увидел мать уже на похоронах, 7 лет назад. Посмотрел, удивился, отвернулся: непонятно: какая-то совершенно чужая женщина, седая, в морщинах, лицо восковое, обиженное. Разве такая была его мама? Даже заплакать как-то не вышло. Не хотелось.

Тогда же он впервые увидел мачеху — потасканную, крашеную пергидролем тетку с замашками буфетчицы. Так и не понял, зачем она приехала на кладбище — отца морально поддержать, что ли? Пока возвращались обратно в город, пообщался с ней немного и решил, что ноги его у них в доме никогда не будет. Об этом отцу и сказал, когда на поминках вышли покурить. Папа огорчился, он как раз собирался зазвать его в гости, но что уж тут: у новой жены своих детей двое, обе девочки, и лишние заботы их семье ни к чему, это понятно. Леня так и воспринимал отца с тех пор — как «их семью».

Квартиру отец ему не отдал, — не иначе, эта стерва не позволила. Зато осчастливил машиной и дедовской дачей в Незабудкино. «А то совсем в упадок придет» — его слова. Как будто не знал, что он туда все равно ездить не будет. Во-первых, электричкой хрен доберешься — почти час от станции топать надо. А на машине, так еще хуже — по таким дорогам вездеход нужен, а не раздолбанный «Жигуль». Во-вторых, знакомых никаких не осталось, скучно. Ну и, самое главное — сестра.

Аня пропала в девяносто третьем, как раз на Новый год. Как вспомнить — сразу дыхание спирает и хочется кулаком в стену ударить. Леня упросил тогда папу, чтоб оставил его в городе до вечера — с друзьями погулять. Сестренку, понятно, никто никуда не позвал — какие друзья у слабоумной? Старухи на скамейке перешептывались: в мать, дескать, пошла. В школе было проще — сплетникам из класса Ленька просто разбивал лица. Ну а взрослым рот как заткнешь? Так что отец, поразмыслив, увез сестру с собой, — убрали за день дом, нарядили елку. Вечером он Аньку запер, чтоб не ушла гулять в поле, ищи ее потом, а сам — на станцию, за Ленькой. Снега к вечеру навалило столько, что еле-еле продрался сквозь сугробы — вот как сейчас. На обратном пути колеса увязли, пришлось вдвоем машину толкать. Вытолкали в итоге, Ленька спину потянул, потом целый месяц ныла. А приехали обратно в Незабудкино — дом пустой. Печка пылает, а окно стулом высажено. И капельки крови на стекле.

Пока они бегали вокруг дома и кричали, окончательно затоптали все следы. Да и снег всё падал и падал. Переполошили округу, попортили праздник всему поселку. Отец сквозь те же сугробы рванул обратно на станцию, нашел там телефон. Утром милиция понаехала, привели собаку — та начала чихать, затошнила и упала в обморок. Оказалось, под снегом какая-то гадость была разлита, от которой теряется нюх.

Сестру так и не нашли. Вообще ни хрена толком выяснить не смогли, сказали только, что кровь на стекле была Анькина — третья положительная. А может, просто ленились в праздники работать. И логика непробиваемая: раз тело не обнаружено, значит, налицо похищение. О секс-рабынях тогда еще только начали говорить, но милицейские начальники, поигрывая умным словом «киднэппинг», «в принципе не исключали», что Аньку увезли куда-нибудь в Эмираты: всё-таки, красивая девушка — это всегда красивая девушка. А искать… Холод, пурга — ну кого тут отыщешь? Метелило так, что правоохранители, не скрываясь, прямо в «бобике» грелись самогоном — иначе работа не шла вообще. Ленька назавтра сам рванул в лесопосадку, прямо на ночь глядя, так его, полузамерзшего, еле нашли — отец в сердцах по роже надавал, чуть не прибил. Истерика…

Грянул заморозок. Сугробы всё продолжали расти — уже и дураку было ясно, что дальнейшие розыски ни к чему не приведут. Отцу, немым укором крутившемуся под ногами, всё чаще досадливо намекали, что за детьми следить надо, а не шляться где попало. Вот, мол, прошлой зимой тоже девочка тоже на коньках каталась — до сих пор не нашли. Тихий идиотизм: Анька, хоть и умела кататься на коньках, но уж точно ради этого не стала бы в окно сигать — в этом Леня был уверен железно. Да и озеро в четырех километрах, близкий свет. А пальтишко сестры в доме осталось, только сапоги исчезли. Так что про коньки им просто для отмазки трепали, ежу понятно. Но что поделаешь — когда следователь узнал, что у сестры не все дома были, тут же потерял к делу интерес, и брехал им уже все, что в голову придет. Кое-что все-таки было сделано, но так, чисто по протоколу: водолазы поныряли в полынью, воняющая перегаром милиция опросила соседей. И толку? Все ответы, как под копирку: сидели по домам, пили водку, никого не трогали...

А снег всё валил.

Следующие